Николай Корсунов - Закрытые ставни

"А этого мы записали? - хрипло спрашиваю я во дворе и киваю на голубятника. - Или ему еще нет восемнадцати?"

По-моему, она смутилась, лицо - в сторону: "Это мой муж".

Наталья пошла к нему, а я к калитке. Возле калитки не утерпел, оглянулся. Василий мельком взглянул на жену, опять задрал голову к небу. Спросил через минуту, пожалуй: "Кто?" - Голос у него был удивительно высокий. - "Агитатор... Списки избирателей уточняет..."

"Красиво ходят", - повел он подбородком на стаю, кружившую в солнечном холодном небе.

"Красиво", - сказала она, видимо совершенно забыв о моем существовании. И я ушел.

- Да-а-а, - задумчиво протянул отделенный. - А у меня уж сын в школу пойдет...

Он хотел еще что-то добавить, наверное, собирался похвалиться каракулями сынишки, отделенный уж раз двадцать тем письмом хвастался. Не успел. Немцы начали артобстрел. Таким огнем навалились, в воздухе так запахло железом - ни разу Алексей не нюхал подобного. Они упали на дно окопа, прижавшись друг к другу. И тут начало их трясти, подкидывать, по спинам комьями земли бухать. Сколько времени месили фрицы передовую, неизвестно. При артналете или бомбежке, когда душа с телом ежеминутно расстается, время кажется нескончаемым. Последним снарядом фашистские артиллеристы достали-таки и их с отделенным: вместе со стеной окопа их взнесло ввысь и шваркнуло оземь. Алексею на мгновение причудилось, что собственная голова сорвалась с плеч и покатилась в сторону. Но это была каска. Сквозь оседавший сизо-пыльный прах увидел отделенного: лежит навзничь, а из виска осколок торчит, блестя зернистым изломом.

- А-а-а!.. - дико заорал Алексей, вскакивая навстречу ринувшимся к окопам немцам. Вдавив в плечо приклад ручного пулемета, опорожнял магазин за магазином. Отдача била в плечо, трясла всего Алексея, из ноги через обмотку цедилась кровь, а он не чуял ни боли, ни страха, в нем орала, вопила ярость, и он строчил, строчил, отбрасывая пустые диски, как вымолоченные подсолнухи.

А сзади кто-то с отчаянием, со слезами кричал:

- Да остановите вы его!..

Его тряхнули за плечи так, что отлетел в сторону "дегтярь", а сам он сел.

Тряс башкой, ничего не понимая: где он, что с ним?

Ах да, общежитие... Под потолком горит лампочка. На тумбочке стригут время черные стрелки круглого будильника - третий час ночи. С коек напротив с ужасом взирают на него глаза сопляшни-студентиков, пришедших в техникум после семилетки. А над ним склонился и держит за плечи восемнадцатилетний увалень Петька.

- Что? Чего? Опять?

Перепуганный Петька трясет подбородком, ничего не может ответить.

- Ладно, выключайте свет, - хмуро распорядился Алексей, ложась на ватную подушку. Растирал руку - отлежал, будто песок в ней. Не успокаивалось расходившееся сердце.

- А ты не будешь больше? - робко, со страхом подал голос парнишка с дальней койки.

- Да хрен же его знает! - ответил Алексей, натягивая на ухо байковое одеяло, злясь то ли на себя, то ли на парнишку.

Наверное, на себя: не давал пацанам спать. Или на войну. На нее, проклятую! Почти каждую ночь снится, трижды и четырежды проклятая. Что ни ночь - атака или бой в обороне, что ни ночь - гибель друзей или сам на последнем выдохе... Экая напасть! Почти два года, как война кончилась, а вот поди ж ты.

Печь, топившаяся из коридора, похоже, остыла, в комнате похолодало, и Алексей попросил Петьку кинуть на него шинель. Петька бросил поверх одеяла видавшую виды шинель и выключил свет.

Алексей угрелся и малость успокоился. Койка его стояла рядом с просторным окном, и он смотрел в темное звездное небо. Чуть слышно донесся гул набирающего высоту самолета. Алексей последил за его елочными мигающими огоньками. Хорошо-то как! Летит себе самолет, огоньков не прячет, никто не пуляет по нему, за иллюминаторами люди в мягких креслах подремывают... Хорошо!

Угрелся, а нога все ноет, словно в сыром окопе настыла. Она всегда после этих растреклятых снов ноет. Днем, даже после разгрузки вагонов, "хромуша" ведет себя ничего, а как ночь, как бой, так - кишки выматывает нытьем.

А сон сегодня был странный. Обычно снилось то, что въявь пережил, точь-в-точь повторялось, а нынче одно на другое налезло, смешалось. Да, точно так сидели они с отделенным в окопе и курили перед немецким артналетом, только никакая Наташка тогда и во сне не брезжилась Алексею. Точно так погиб отделенный - осколок торчал из русого виска. И точно так бил из "ручника" по хлынувшим фрицам он, Алексей, бил и плакал, пока не жахнула по голени, выше обмотки, разрывная пуля. А куреньская Наталья пришла в сон из сегодняшних дней. К сожалению (или к счастью?!), не только в сон. Поселилась в сердце незваной, да зато желанной, ой какой желанной! Сколько он снегу повытоптал близ ее дома за эту неделю, все щелки в заборе высмотрел, бровью огладил. Точно обалдел! Только один раз увидел, как она прошла через двор с тазиком, полным печной золы. Осторожно оглянулась, словно почувствовала, что на нее смотрят. Вывалив в кучу золу, быстро ушла в дом по разметенной дорожке. Хотелось подбежать к этим дурацким, вечно закрытым ставням, рвануть их настежь: глянь, дуреха, на улицу, хоть взглядом порадуй!