Максим Горький - Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906

— Зачем ты существуешь? — спрашивал мудрец. — Какой смысл заключён в пёстром хаосе игры твоей? Чего ради мучаются все эти люди? Отвечай, если ты разумна!

— Ты воплощение не разума, а безумия! — вторил мудрецу поэт. — Как дитя — игрушки, надоевшие ему, ты легкомысленно разрушаешь с трудом созданное людьми, о, жалкая раба времени! Ты грубо издеваешься над лучшим из чувств человека, над любовью, которой обязана ты существованием своим, жалкое создание насмешливого дьявола!

— Ты обманула меня! — обиженно гнусавил беззубый, лысый человек с провалившимся носом на жёлтом лице. — Я был юн, всеми силами сердца я любил тебя, всю мощь юности посвятил я любви к женщине, лучшему из воплощений твоих! Но на дно чаши наслаждения ты положила гнусный яд болезни и разрушила сильное тело моё, ограбила ты меня, как разбойник прохожего! Отдай мне здоровье, чудовище, исказившее лицо моё!..

— Укажи мне место на лоне твоём! — горестно взывал неудачник. — Я хотел быть пахарем на нивах твоих и не имею сил для этого, я хотел быть проводником разума, но не знаю — где истина и что могу проповедовать, не вводя людей в заблуждение? И хотел я изображать красками многообразное лицо твоё, но не имею таланта, хотел вести летопись деяний твоих — и нет во мне способности к этому! О, зачем ты создала меня с короткими пальцами музыкантом хочу я быть! Что же делать мне? Научи, если ты мудрая!..

— Почему я слеп? — спрашивал слепой, судорожно искривив мёртвое лицо своё. — Зачем ты слепым создала меня?

И даже глухонемые что-то мычали, быстро двигая пальцами, только дети и пьяные были веселы.

— Гони их прочь! Всех — прочь! — пошатываясь, кричал один пьяный. Такая дрянь… шумят, шумят… Кто напоит человека вином, если он сам не напьется?

Он засмеялся и ушёл.

Женщины, озлобленные горем пола своего, раздражённые несчастиями материнства, разбитые ударами любви своей, женщины голодные — проклинали и плакали в пламенном отчаянии, в диком возбуждении злобы своей.

И множество людей убивали себя: одни — чтобы бросить труп свой на пути тех, кто отказал им в любви, другие — чтобы погасить тление страха пред жизнью в грудях своих, все — потому, что сознали ничтожество своё, и только некоторые — из гордости, но смерть последних проходила не замеченной никем…

Точно стая бесноватых мух, кружились они в пляске злобного раздражения, растравляя боль и раны друг друга едкою горечью жалоб своих. И звучал в хоре стонов истощения, в диких воплях больной жадности беззаботный смех детей, как журчание отдалённого источника, приносившего в жертву Жизни милый смех радостного опьянения силами её.

Сквозь этот рой одиноко шёл старик, направляя медленный шаг свой к солнцу, нисходящему с небес, обливая тёмные одежды земли багряными потоками прощальных лучей. Он шёл спокойно, молча, и шум вокруг не будил его внимания; поглощённый великолепною игрою огненных красок на небе вечера, он смотрел вперёд, и глаза его мягко улыбались.

— Старик! — закричали ему. — Скажи и ты твои жалобы…

Он, отрицая, качнул головой.

— Не имею я жалоб в сердце моём! — сказал он. — Был я всегда другом Жизни и другом её ухожу к закату дня моего. Я черпал полными пригоршнями из океана щедрот её, и душа моя полна любви к ней, доброй подруге дня моего. Красив и богат был день мой, как игра солнца на вершинах снежных гор или звёздное небо в тёплую ночь лета. Я любил, и не раз, и не однажды было тяжко ранено сердце моё, но и страданиями горжусь, ибо искренни и чисты были они, не увеличивал я стонами силу их и злобою на источник боли моей но уменьшал. Во дни скорби — женщины были сёстрами милосердия мне, в годы любви — матерями лучших чувств моих.

Наслаждался я простором степей, и теснота тюрем не мешала свободе духа моего: одиночество — польза человеку, оно укрепляет душу сильного. Был я мятежен, радостно и гневно боролся против злобных, побеждал — и ликовала душа моя, поражён был — и не отчаивался, ибо вера в победу правды крепла во мне и острые зубы несчастий моих не могли сокрушить крепости её. Я понял, что неверие — только незнание, старался познавать и — нашёл в познании неугасимый огонь веры!

Я люблю все цветы и все краски земли, и человек, лучшее её, во все дни мои был для меня чудеснейшею из загадок, и любоваться им не устал я! О нет, не устал!

Видел я тёмное в нём — и болела душа моя гневом и горечью, видел светлое — и радовался. Я боролся с ним, видя злое в нём, и негодовал на неразумие его, но и в гневе не терял уважения к нему! И никогда не искал я внимания людей ко мне, ибо не то ценно, что мне дадут, но только то, что я могу дать, и неважно, что скажут обо мне, но — что я подумаю о человеке. Я жил один, жил внутри себя: то, что всем было нужно от души моей, я всем отдавал искренно; то, что только мне было нужно, — я хранил глубоко в сердце моём, не отягощая внимания близких моих неплодотворной скорбью духа моего в часы уныния и усталости.