Леонид Костомаров - Земля и Небо (Часть 1)

ВОЛЯ-ЗОНА. МАЙОР МЕДВЕДЕВ

Дом Медведев построил себе сам на окраине поселка, на теплом пригорке. Когда приехал сюда по направлению на работу, квартир не было, а скитаться по чужим углам уже надоело. Завел огород, построил первым теплицу, собирал завидные урожаи картошки и овощей. Офицеры сначала посмеивались над его затеей, дразнили куркулем, а когда побывали на новоселье в просторном, пахнущем смольем пятистенке, сами взялись рубить домишки и обживаться. Медведев был крепким мужиком, простое русское лицо, курносый, взгляд добрый, но когда допекут - суровый, лучше не лезть под руку.

За перелеском от дома Медведева - Зона: исправительно-трудовая колония строгого режима. Широкая тропинка к ней проторена майором за четверть века работы.

Прошли перед ним тысячи осужденных, сменялись поколения, уходили, иные вновь возвращались. Василий Иванович относился к своему нелегкому труду, как и весь его крестьянский род, старательно. Слова уже покойного ныне отца о его работе были нелестные: "За худое дело ты взялся, сынок! Неблагородное и неблагодарное. Я не неволю. Но постарайся остаться человеком. Честно живи! Это мой наказ. Хоть ты и коммунист, но помни, что ты крещеный, мать тайно тебя под Покров окрестила... Живи с Богом в душе!"

Василий Иванович вышел из дому и направился в Зону. Миновав перелесок, остановился, оглядывая окрестность. Недавно и города-то не было, а теперь вон раскинулся, красивый и большой... А что через десять лет-то будет, как размахнется... Жизнь идет, созидает...

Поселок, "старый город", построен руками моих питомцев; школа, библиотека, больница, клуб - все это зэковские мозоли, досрочные освобождения за ударный труд, пот и возможность забыться в долгих годах неволи. А еще вот те деревянные заборы, вышки, проволочные ограждения, что опоясывают низину у подножья холма, сами же для своей охраны возвели, своими руками... Освободившись, многие остаются работать здесь, это их город...

Ну а страна наша - разве не их страна? Не ей ли во славу они обязаны жить и творить? К сожалению, они "творят" свои преступления во славу себя и дружков, да девок распутных, да своего ненасытного кармана... Но ничего, заставим их работать для других, может быть, единственный раз в их жизни.

Сколько же за четверть века службы в Зоне было у меня бессонных ночей... Да только бы их... Сколько было всего, что изматывает похлеще самой изнурительной физической работы; предотвращение саботажа, драк, побегов, поножовщины - кислорода Зоны, без которого не может жить и дышать она.

...Вот и знакомая вахта... Все здесь по-прежнему, и я такой же, каким был два года назад, когда в последний раз выходил через нее - с раскаленным камнем вместо бешено молотящего сердца, который уже дома швырнул меня на пол огненной вспышкой боли, погрузил во тьму на долгие дни. Инфаркт...

Ничего, оклемался. Только по выписке из больницы ушел на пенсию, в Зону уже не вернулся. Но вот замучила тоска по привычной работе, и напросился... Рапорт о возвращении на службу майора в отставке удовлетворили.

А зачем? Ой, спросить бы у себя чего-нибудь полегче... Старый дурак, заложник своих привычек, своей страшной и нужной работы...

Вот идет навстречу вечный прапорщик, здоровенный жлоб Шакалов, привычный всем дежурный контролер по прозвищу Яйцещуп.

Бдит. Меня не узнает, конечно, занятой.

Ну, Василь Иваныч, поехали все сначала? Поехали...

Здравствуй, Зона.

ЗОНА. ОРЛОВ

Вошел пожилой человек в свой старый, до противности знакомый мир, и пошло-поехало обычное... Зэки шли на работу. Урчали крытые железом фургоны, вяло зевал конвой, сдерживая рвущихся к людям, рыкающих собак, заканчивал перекличку осужденных Шакалов, в тишине утра сипел его навсегда сорванный голос: "...сорок два... сорок три..."

Медведев вошел на вахту, следом открылась дверь, и Шакалов втолкнул пятерых испуганных зэков. Они нехотя и привычно сбились в углу комнаты, с тоской ожидая наказания - провинность была написана на их угрюмых лицах.

- Разделись, быстро! - крикнул на них Яйцещуп, служака, любивший дознаваться и отлавливать нерадивых.

Кликуху свою позорную он получил за маниакальную привычку при входе в Зону щупать каждого входящего зэка за мошну, ища там скрадки-ухороны: табак, анашу и еще что-то запретное. Трудно понять, кому этот ежедневный ритуал доставлял больше сексуальных ощущений - дурному верзиле прапорщику или ухмыляющимся зэкам. Никогда он ничего не находил, но нехитрую эту процедуру превращал для себя в потешный спектакль, в ходе которого ржал и, как ему казалось, острил, что-то наподобие: "Ну что, у тебя пусто все? Небось Синичкина охмурил с утра?" Синичкин, известный в Зоне "голубой", мог стоять здесь же, что еще больше подогревало губошлепа.