Евгений Козловский - К'гасная площадь

Евгений Козловский

К'гасная площадь

Памяти Евгения Харитонова

1. ДОЛГОМОСТЬЕВ И ЕГО РОЛЬ Сжимая в потной руке букет желтых астр, Долгомостьев переминался с ноги наногу у парапетаИсторического, насамом обрезе огромной, пустынной, покатой, словно Земля из космоса, Красной площади. Синее небо, напитанное сияющим солнечным светом, представлялось Долгомостьеву вопиюще неорганичным в контексте данной географической точки, и действительно: положено было бы идти дождю, но, по слухам, артиллеристы с ракетчиками, специально к Олимпиаде, ежедневно разгоняли тучи над Москвою, расстреливая в воздух -- пылью -- тонны золотаи платины, и, возможно, слухи эти имели под собою определенные основания: едваокончилась третьего дня церемония открытия Игр, как над вымершим, одною, казалось, милицией населенным городом с удвоенной силою, словно наверстывая, ударил дождь и лил до утра. Впрочем, Долгомостьев, все лето занятый натурными съемками в Эстонии и вырвавшийся в столицу наденек -- специально, чтобы встретить Рээт, -- слухов не слышал и о третьеводенешнем дожде не знал, анеорганичность ощущал потому, что Москву всегдапредставлял в сырости и тумане, даже, кажется, зимою, даже в Новый год, и ни безводное лето, не столь давнее, когдаудушливо горели торфяники и лесавокруг, ни еще менее давняя зимас морозами засорок, с полопавшимися трубами отопления и троллейбусными проводами, оставаясь в памяти, общего впечатления разрушить не могли. Другое дело -- Ленинград. Долгомостьевград. Тот, напротив, когдаб ни приехал Долгомостьев: зимой ли, летом ли, осенью, -всегдапредставал непасмурным. По Долгомостьеву получалось, будто самаприрода, хоть и с национальной медлительностью, аподчинилась российской литературной традиции и известному постановлению Совнаркома, -- и потянулись вслед правительству в новую имперскую столицу гниль, плесень, насморки, запах болотаи ощущение непрочной упругой корочки между ногой и вязкой бездною. Одних только наводнений покуданедоставало.

Рээт, обычно по-эстонски пунктуальная, опаздывалауже минут напятнадцать, что, пожалуй, значило: не придет вовсе, но Долгомостьев не хотел этому верить и все мялся возле Исторического, и веселые блики от чистенькой, полированной, темно-серой брусчатки Главной Площади Государстваплыли, двоились, троились в глазах, размывались, словно сквозь диффузион, уводили мысль из столицы, навязывали неприятное воспоминание о давнем ленинградском случае, произошедшем, когдакрупное, красное солнце перед самым закатом задержалось намгновение в распадке Невского, рядом с бессмертной Адмиралтейской иглою, нанет сжевало в три четверти к нему повернутый золоченый кораблик и особенно рельефно осветило шевелящуюся двумя лентами по сторонам трехкилометровой мостовой пеструю беззаботную толпу, праздничную общность с которою радостно ощущал Долгомостьев в тот вечер.

Грузный ЫЛАЗы, зеленый, с белой -- обводом -- полосою, с раструбом воздухозаборниканазаднем закруглении крыши, осторожно поворачивающий под Ыкирпичы наМалую Садовую, рассек правую (если смотреть лицом к солнцу) ленту. Долгомостьев оказался насамом срезе. Жестяной двуцветный бок, пожилые лицазапыльными стеклами плыли в нескольких сантиметрах от глаз. Странно знакомым приманивали взгляд эти лица, но вдруг стало не до них, потому что каким-то выступающим крючком, под зеркало заднего вида, что ли, зацепил автобус и опрокинул наасфальт стоявшего тут же, насрезе, человекачерез три от Долгомостьеванаправо маленького сумасшедшего с рыжими усами и бородкою, в кепочке, в кургузом пиджачишке -- опрокинул под собственное переднее колесо, тот только руками успел взмахнуть, неловко и нелепо. Не одну сотню шагов прошел Долгомостьев с человечком в общей толпе, краем глазазамечая его, потому что невозможно было не заметить резких жестов и громкого, маловнятного бормотания, однако внимания, в сущности, не обращал, поглощенный своим, даи автоматически сторонясь неприятной патологии.

Лишний воздух с шипением стравливался из-под колодок: водитель, углядевший, почувствовавший ли, давил что есть силы натормозную педаль. Давила: водитель былаженщина, старуха, с носом, едване касающимся нижней губы, в сивом нейлоновом парике, чуть съехавшем набок. Сумасшедший лежал головою натротуаре, ногами перед правым передним колесом, и оно, огромное, едвазаметно поворачиваясь, накатывало наних. Лежал показалось бы не точным, слишком спокойным словом, если бы не включившийся в момент падения безумцаГигантский Рапид, расчленивший мгновения напочти стоп-кадры, и вот в этом стоп-кадре -безумец лежал. Ничего, думал Долгомостьев, напряженно-брезгливо готовясь услышать неприятный хруст костей, переломы дело скверное, но поправимое. Не затормозил бы вот прежде, чем съедет с ног: больно! Впрочем, Долгомостьеву, может, только сейчас казалось, что думал, атогда, наверное, сознания доставало лишь фиксировать. Киноглаз.