Евгений Козловский - Водовозовъ & сынъ

Начетвертое утро, в день митенькиного рождения, подарок мой оказался полностью готов. Последний штрих -- уж и не знаю зачем -- я нанес с помощью ножниц и эпоксидки: разыскал в крившинском кабинете экземпляр паскудного ЫРусского автомобиляы, из плотного листаиллюстрации аккуратно вырезал фотографию расположенных овалом литых литерок прадедовской фирмы: ЫВодовозовъ и Сынъы, и заклеил этим куском бумаги марку АЗЛК. Наташкараздобылау соседей ведро бензина, я заправил логово, привязал к крыше грязно-зеленый автомобильчик и направился в Москву. Я верно подгадал время: тесть с тещею наработе, Альбина, может, и дома(как оказалось впоследствии -- действительно, дома), но, занятая сочинением песенок, отправилаМитеньку гулять с восьмидесятилетней бабой Грушею, старухой, вот уже лет шестьдесят живущей у Королей, вынянчившей и бывшую мою тещу, и бывшую мою жену, и теперь нянчащей моего сына. БабаГруша -- я и это заранее взял в расчет -- относилась ко мне особенно хорошо, как к славянской родственной православной душе, затерявшейся в клане иноверцев, и часто, нарушая приказы хозяев, дозволяламне общаться с Митенькою. Вот и сегодня, сын, едваувидав логово, побежал к нему, ко мне, абабаГрушаприветливо улыбнулась, кивнула, сказалаздравствуйте вам и отошлак лавочке, где уже сидели двое ее ровесниц. Митенька, захлебываясь, рассказывал о каких-то важных событиях шестилетней своей жизни, декламировал свежевыученные стихи, но сегодня, вопреки обыкновению, мне было не до митенькиного лепета.

Я отвязал и снял с крыши зловещий свой подарок, и Митенька, изо всех сил изображающий радость, с наигранным удовольствием втиснулся в сиденье автомобильчикаи стал внимательно слушать, как и что следует нажимать, ау меня прямо-таки не хватало терпения объяснить до конца, я раздражался непонятливостью сына, покрикивал, раз даже обозвал идиотом, но мальчик все сносил терпеливо и ласково, словно понимая ужасное мое состояние.

И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой! Он отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнцадля всесожжения, сын мой. И шли далее обавместе.

Заработал мотор. Я сказал: ну, покатайся, отшагнул к логову, и Митенькапоехал кругами по выходящему наулицу двору, пытаясь всем видом показать, как ему хорошо и нравится, хотя я знал: не нравилось, не было хорошо, аскорее -- страшно. И тут в конце улицы возник самосвал, такой точно, как представлялся в недавнем бреду: голубой, заляпанный цементом, и я уже мог не оборачиваться, заранее зная, что наличике сынапоявилась растерянность, означающая первый отказ -- вероятно, руля. Не помня себя, бросился я наперерез автомобильчику, пытаясь, надеясь остановить его, но, словно споткнувшись о натянутую веревку, упал и, как ни тянулся -- не достал, не успел -правда-правда, я очень старался, изо всех сил, всех сухожилий, но просто не-ус-пел! -- и дело продолжало идти, как ему предназначено, апосле -- угадано мною: все, что могло и не могло -- заклинивалось в положенные сроки, стопорилось, ломалось, и были расширенные митенькины глаза, и лязг металла, и ничем не остановимая энергия весовых и кинетических тонн -- только я не успел заметить, сиделали рядом с водителем Настя, капитан Голубчик.

Когдая пришел в себя, улицу забил народ, ГАИшный и санитарный РАФики мигали синими маячками, кто-то что-то мерил рулеткою, билась головою об окровавленный асфальт Альбина, амилицейский лейтенант заканчивал диктовать сержанту черновик протокола: ютруп наместею Написали? Труп наместе.

Это у них такая терминология. 12. КРИВШИН Я перевел взгляд из ниоткуданаВодовозова: тот цепко, обеими руками держал руль и, подав вперед голову, всматриваясь в дорогу, гнал машину напределе возможностей. Лицо, как рампою накартинках Дега, озарялось приборной доскою, но свет периодически перебивался яркими движущимися лучами фар встречных автомобилей, и тогданалице появлялись резкие, непроработанные тени -- провалы в ничто.

Пять вечера, ауже совсем темно: мрак упал наземлю как-то мгновенно. Еще полчасаназад низкое серое небо экспонировало пьяных, в сальных, измазанных глиною телогрейках людей, насыпающих над крошечною могилою трехгранную усеченную призму первоначального холмика -- асейчас только запад подрагивал в зеркальце заднего видамутно-зеленой полоскою, светлой натемном фоне. Когдав ночь напервое октября стрелки часов перевели назад, назаконное их место, время вдруг сломалось, дни превратило в вечера, утраи вечераупразднило вовсе, атут еще вечная пасмурность и -- несмотря наначавшийся декабрь -- незамерзающая слякоть.