Петр Краснов - Пой, скворушка, пой

- Да так... Сгондобил наспех. - Василию неловко отчего-то сделалось, словно за стыдным застали. - Пусть.

- Я б и сам, это, помастерил - а колгота такая, что ширинку застегнуть неколи*... - И глаза на штаны свои замурзанные, рабочие опустил, зашелся смешком, пальцами корявыми заправляя невинно глядящую пуговку: А-ах-ха-хи-хи-и! Во, гляди... точно! - Отсмеялся, носом шмурыгнул. - А я к тебе чего: банюху под вечер топить буду - приходи. Часу так в восьмом. Посидим, это, суббота же. А то запятят завтрева, может, запрягут на посевную... - И помялся, показал, как школьник, бутылку в кармане, заткнутую газетной заверткой: - Мы, это... давай-ка, брат ты мой, по маленькой пока. Хорому-то обмыть. Как ты?

А и в самом деле, брат - по несчастью. По беде нашей всякой.

- Никак. Слышь, Федьк, ну ее на хрен - сейчас. Голову мутит - а за каким, скажи? Ну-ка, дай... Давай-давай, - прикрикнул усмешливо, вытянул бутылку у растерянно улыбавшегося Лоскута, сунул себе в боковой карман куртешки. - Чистая там у меня... завалялась - сам поставлю. После бани. А муть эта пусть у меня постоит, тебе ж и сгодится как-нибудь - лады?

- Да уж и то... - в некотором смятении согласился Лоскут, пошкрябал рыжую щетину. - Вроде как по случаю, огород тут соседу вспахал - а надоела как грех, вообще-то... Всю ее, паскуду, не выпьешь.

- Ну. Посидим вон давай, покурим.

- Эт он что ж, без пары? - на ступеньку крыльца присев, спросил Федька, кивнул на замолчавшего, приуставшего, должно быть, и перья чистившего скворца. - Один, сердешный?

- Ну. Ищет.

- Не, я б один не осилил... ну, жить. Слабак я на жись, вот честно...с какой-то искренностью непрошеной и обескураживающей, от которой Василий отвык давно, сказал он, щурясь безброво на блистающее, хоть и к вечеру катилось, все такое же свежее вешнее солнышко. - Не по мне. Иль бы спился, иль не знаю што... забродил бы, так средь людей и толокся бы.- И вздохнул: Натура.

- Натура - она дура... - только и мог сказать в ответ. А и нелепый мы народ - вот почему? И что мы в откровенья перед всяким встречным-поперечным лезем, не зная броду, душу вытряхаем перед всеми... что расшеперились перед целым светом с нею?! Нужна она ему!.. Вон хоть этих взять, как их... англосаксов, язык их: пишут буквами одно, читают-выговаривают по-другому вовсе, а уж думают совсем третье-четвертое - их-то голыми руками, как нас, не возьмешь. Английский оккупационный, так Гречанинов язык их называл.

И ладно бы - со своими откровенничать, вот как сейчас; а то ведь с кем ни попадя такое может брякнуть наш человек, чего и себе не вот скажешь; а зачем - и сам не знает... Как их отучить, таких, коли жизнь не научила? И тиснул плечо его, оставил руку на плече:

- Ладно, брат... не тебе об этом думать. Вон их сколь по лавкам твоим. И родни полсела.

- Эт-то да. Лишку даже-ть...

"Лишку"... Ну, реквизнул у него бутылку - как, скажи, парторг, а дальше что? В другой раз не с тобой, а с кем иным разопьет, вот и все дела, думал он, отваливая вилами улежавшуюся за годы - когда тут последний раз мать копала? - вязкую, да и толком еще не проснувшуюся землю, слитными комьями выворачивалась, и каждый надо было бить-разбивать. Какой там ни есть, а брат, да; но разве что в младшие годится, и возраст тут ни при чем, коли уж в другом, главном недоросток... или маленькая собачка довеку щенок? Да нет, не скажешь вроде бы этого; но когда мы повзрослеем по-настоящему наконец все? Сколько можно тешить дядей матерых чужих, со стороны, умных и злых, от каких пощады вовек не жди?..

По копанине, на глазах подсыхающей, мелькнули тень-другая, скворчанье рассыпалось в воздухе, он поднял голову - нашел, привел-таки!.. Скворчиха, самую малость, может, поизящней самца, потоньше, с сине-зеленым металлическим, как на пережженной токарной стружке, отливом, оглядывалась с ветки - и не то что придирчиво, но, показалось ему, как-то равнодушно: ну и что ты, дескать, тут нашел, чтобы звать?.. А скворец возбужденно прыгал по крыше, скрежетал с придыханьем, на ветку перескакивал и назад, а потом занырнул в скворечню и тут же к ней опять, крылышки топыря и лапками перебирая по ветке, перемещаясь и тесня ее, уговаривая, должно быть; и она, то ли недовольно стрекотнув, то ль снисходительно, отпорхнула к летку наконец.

Что в ней заметно было, так это отстраненная, холодноватая какая-то деловитость. Осмотрела вход, откидывая головку назад, сунулась туда в раздумье - и втянулась не торопясь, исчезла; а скворец оглядывался грозно с крыши, оградить готовый, в случае чего, отпор дать всякому посягнувшему. И он усмехнулся невольно схожести всей этой с человеческим, семейным, даже головой качнул: а уж не слишком ли похожи, в самом деле, чтоб так заноситься нам перед ними, черт знает что о себе думать? Есть, дадена зачем-то жизнь вот и живи, не дергайся почем зря, не баламуться, а жизнь сама куда-нито выведет, выедет...