Феликс Кривин - Простые рассказы

- То-то я смотрю, у нас мало сатиры...

- Естественно. Как же ее будет много, когда в ней люди не живут? И поэзии настоящей мало. В ней тоже люди не живут.

Я хотел сказать, что и прозы настоящей мало, но воздержался: мой сосед мог подумать, будто он мало написал.

За окном шумело Болдино, не слыша нашего разговора.

- Осень здесь чудесная, - вздохнул мой сосед-прозаик, допивая компот.

1981

ОБЕД С КНЯЗЕМ КУРБСКИМ

Народная мудрость гласит: раз в год и мотыга выстрелит. Но не то важно, что выстрелит, а то, в кого попадет.

В Петра Ивановича Небогу попадали все мотыги и даже чаще, чем раз в год. Иная мотыга сто лет не стреляет, ждет, пока на ее горизонте покажется Петро Иванович Небога.

Когда-то, еще до нашего учреждения, работал Петро Иванович Небога корреспондентом республиканского радио, давал информации о событиях областного масштаба. Днем по телетайпу передаст, а вечером оно уже в эфире. Слушает область, и так ей приятно, что о ней не забывает республика, и проникается область благодарностью к Петру Ивановичу Небоге.

И вот премьера в областном театре. Петро Иванович, конечно, отстукал по телетайпу информацию, причем не после премьеры, а до, чтобы успеть в вечерний выпуск. Но он не учел мотыги: перед самым началом спектакля загорелся в театре занавес, и премьера была сорвана. А информация вышла в эфир.

И ведь подумать: сто лет висел занавес и ничего ему не делалось, тем более, что был он изготовлен из несгораемого материала. Но стоило Небоге сунуться с информацией - и нет занавеса. Сгорел.

В другой раз мотыга выстрелила еще больней. Привел как-то к нам Петро Иванович Небога князя Курбского, потомка того Курбского, который когда-то бежал в Литву от царского гнева Ивана Грозного. Наш Курбский бежал не от царского гнева, а от революции, и не в Литву, а в Румынию, и не сам он бежал, а его отец, а он уже потом в Румынии родился.

Впервые князь Курбский попал в Россию после войны, причем каким-то загадочным образом: минуя всю европейскую часть и очутившись сразу на севере Якутии. Там, в Якутии, он провел несколько лет, отрабатывая долг всех князей Курбских России, а также собственный долг, который он успел сделать, находясь в Румынии.

Сейчас он вернулся. Надо было ему помочь. Кто мог ему помочь? Конечно, Петро Иванович Небога. Он уже не раз получал выговоры за то, что принимает в нашем учреждении посторонних людей, но выговоры Петра Ивановича никогда не смущали. Какой порядочный человек не имеет выговора? Петро Иванович был порядочный человек.

Мы еще никогда не видели ни одного князя, но относились к ним хорошо, потому что из всех князей помнили главным образом князя Трубецкого и князя Волконского.

В телогрейке и шапке-ушанке наш князь Курбский ничем не отличался от рядового трудящегося, прибывшего из тех отдаленных мест, но его выдавало воспитание. Он держался прямо, чуть наклонив верхнюю часть корпуса, словно уронил монетку и пытается ее найти, но так, чтоб это было незаметно окружающим. И руки нашим женщинам он целовал не взасос, как целуют те, которым важно, чтоб их галантность не только видели, но и слышали, а лишь слегка прикладываясь, как целует солдат полковое знамя.

Мы, конечно, скинулись, - так, чтоб это ему не показалось обидным, - и вручили ему некоторую сумму в счет будущих заработков. Петро Иванович Небога, в обход тех инстанций, от которых получал выговоры, придумал для князя гонорар. Князь знал румынский, но не знал украинского, а переводить надо было с украинского. Поэтому Петро Иванович сначала переводил с украинского на русский, чтобы князь мог перевести на румынский, а потом уже, в нашей румынской редакции, переведут с румынского, который знает князь, на румынский, который знают все остальные.

Князь принял нашу помощь легко, будто не принимал ее, а оказывал, и мы, чтоб не гонять его по столовым, пригласили его на обед.

Обед был назначен в нашем учреждении после окончания рабочего дня. Женщины сбегали домой и принесли кое-что из домашних запасов, мужчины отправились за покупками в магазин, чего от них не могли дождаться собственные жены. Обед получился поистине княжеский. Ни один Курбский - ни тот, который от царского гнева бежал, ни тот, который впоследствии бежал от революции, не едал и даже не видал такого обеда.

Насытившись и в достаточной степени опьянев, князь почему-то забыл, что он Курбский, и стал строить из себя Долгорукого.

- Мы, Долгорукие... - заявлял он, на что захмелевший Петро Иванович говорил совершенно некстати: