Павел Крусанов: Ночь внутри

Я не знала точно, что произойдет, но чувствовала: что-то случится непременно - Петр не оставит упрямой мысли расстроить свадьбу, слишком сильна наша взаимная ненависть, а Михаил не отступится от Риты, пока страсть держит на привязи его разум. В положении нет равновесия, оно не устоит долго - маятник не может застыть отклоненным от вертикали. И я еще сильнее раскачивала маятник: при встрече сама задиралась к Петру, жалила его злым словом, так что однажды, после перебранки, Петр прямо на улице кинулся на меня с кулаками. Он сбил меня с ног и оттаскал за волосы на виду у прохожих. Теперь я хотела одного: чтобы Рита скорее каким-нибудь образом сообщила Михаилу об этом мамаевом побоище. Но я даже не успела нужным образом наставить дочь, как на второй день после драки тело Петра выловили из Ивницы.

Я не могла этого постигнуть. Весь город твердил: несчастный случай. Петр упал с железнодорожного моста, когда шел утром на работу, с ним вместе упала доска, перекинутая над разобранным пролетом - с ними рухнула моя вера в справедливость. В моем представлении о возмездии не было места для случайности! Нет, случайность меня никак не устраивала! Воздающей десницей должна быть я - это мое право решать судьбу должника, и никакая в мире сила не смеет отнимать у меня это право!.. Я не могла поверить в случайность такой оборот дела стал бы насмешкой над моей жизнью, сложенной из упорных трудов мести. Но Михаил - мой джокер - был тогда в Ленинграде. И вдруг молния: а был ли он в Ленинграде?! Никогда прежде я так не ждала встречи с ним - только Михаил мог открыть мне: насмешку или долгожданную награду вынесла к берегу Ивница в километре ниже железнодорожного моста по течению.

Михаил приехал в день дядиных похорон. Я не смогла встретиться с ним прежде и увидела его уже на кладбище, куда пришла для того, чтобы лично проводить Петра к могильным червям и впредь никогда не сомневаться в реальности его смерти. Петр был безусловно мертв, а в глазах Михаила не было ничего, кроме холодного непроницаемого воска. Я стояла в стороне от Зотовых, рядом с Петровым дружком Федькой Худолеевым и кладбищенским сторожем Еропычем, и нетерпеливо теребила концы цветастой праздничной шали, накинутой на плечи с вызовом тому, чем был теперь Петр, и чему еще можно было бросить вызов. Я думала: как растопить этот стылый воск? А когда мы с Михаилом отошли от засыпанной могилы в сторону, на тихую тропинку, и я, не в силах осадить нетерпение, и еще потому, что не видела больше надобности в игре, спросила: "Зачем ты это сделал?" - и он поднял глаза, с которых воск мгновенно стаял, - тогда я наконец увидела, что за ним было.

"Я спрашиваю - зачем ты убил его?" - повторила я. Михаил молчал, и страшный, сумасшедший взгляд его жег меня, заставляя дышать торопливей и радостней. "Если вы не знаете..." - "Дурак! Ты сам ничего не знаешь! Слушай: ты никогда не получишь моей дочери! Не потому, что ты - убийца (если ты хоть на шаг подойдешь к Рите, об этом узнают все), а потому, что ни по одному человеческому закону она тебе принадлежать не может: ты убийца ее отца!"

Я распустила перед Михаилом свою сеть, показала ячеи и петельки, в которых он задыхался, - не для того, чтобы этим убить его (я больше ничего от него не хотела), а с единственной целью - этой исповедью окончательно разгрузить душу от неподъемной ненависти. Вся будущая жизнь виделась мне теперь продлением этого счастливого мига - слишком много я отдала за него, чтобы когда-нибудь позволить ему прекратиться. А эти двое - моя дочь и человек, исполнивший мою волю, оторванный теперь с кровью и отброшенный в сторону, - останутся снаружи моего счастливого мига, который, раздувшись, вместит в себя все годы, что отведены еще мне на жизнь.

15

Мир, как свихнувшийся зверь в зверинце, продолжал нелепое движение по клетке. Облака пеленали небо глухой, осенней стеганкой; под облаками шумели леса, отдавали земле с ветвей положенную октябрьскую мзду; в полях ветер гонял дымы и палый древесный сор; сквозь леса и поля по насыпям ползли сырые и грязные поезда, колесным перестуком диктуя ветру бессмыслицу. Михаил ехал в Ленинград. За окном тянулись мертвые пашни, усыпанные крикливым вороньем, склоны насыпи с пожухлой травой и высоковольтные линии с опорами, похожими на каких-нибудь татлинских атлантов. В вагоне были сырость и грязь; в вагоне был десяток угрюмых пассажиров. И в вагоне, и снаружи была тоска.

С вокзала Михаил поехал домой, в коммуналку на Разъезжей. Дворники жгли опавшие листья - воздух пах дымом. Шесть лет назад Михаил определил два типичных ленинградских запаха: дымный октябрьский и майский, когда весь город пахнет корюшкой. Ежегодно эти запахи повторяются. Мир держится повторяемостью явлений. Земля кругла, замкнута ее орбита, земля наматывает круг за кругом и стареет, как человек. Человек может сойти со своего круга - что будет, если покинет орбиту земля? В подъезде Михаил проверил почтовый ящик - пусто, газеты вынули соседи. Он все делал как обычно, только неспешней и рассеянней. Из кухни по квартире растекался теплый аромат капустного пирога - по субботам соседка Серафимовна угощала капустником или рыбными расстегаями всю коммуналку, поднося каждому дымящийся ломоть. Михаилу всегда выкраивался кусок из середины, "из души", как называла его долю Серафимовна.