Ольга Кучкина - Вот ангел пролетел

Выходило, мы оба тонкачи и видим друг друга насквозь и глубже.

Чего со мной возишься, спросила, когда бутылка подошла к концу.

Нравится.

Что?

Возиться.

С какой стати?

Говорил уже: не похожа.

На кого?

Ни на кого.

И что?

Ничего.

Гуманизма захотелось?

А если не гуманизма?

А чего?

Честно?

Честно.

Если честно, скажи, что с ребеночком было.

С каким ребеночком?

Михиным. Или моим. Я ведь так и не уверен ни в чем.

Держал ли он меня целиком за психическую, с глюками и сшибкой времен, или ловил в полуалкогольном, полунаркотическом трансе, в который, самомнительно думал, я опять погрузилась, ловил с целью выпытать еще что-то, так ли, иначе, он был охотник, я дичь. Но дичь и охотник не из мира зверей, а из мира людей. А я, чуяла, вовлекаюсь в охотку. Тем более все контролировала. Такая артистка, что про себя и не ведала.

Твой ребеночек, Роберт, сказала. Твой. Еще в Листвянке трехнедельная задержка была, так что уже оттуда выбиралась с брюхом, брюшком, лучше сказать, долго среди кожи и костей незаметным. А сказала, что выкидыш пятимесячный, чтоб не добавлять никому новых болячек. Так, чтоб сам посчитал и удостоверился, что ты ни при чем. По правде, был не выкидыш, а уже ребенок, и не пятимесячный, а семимесячный. Настоящая Божья тварь. Мальчик. Я имя ему придумала. Илюша. Оказалось, зря. Что мальчик, в роддоме сказали сразу. А что мертвый, на следующий день. Так что я целый день с ним как с живым в мыслях провела. Зато потом такая отрава, что не пересказать. Ты выслушал про выкидыш, повернулся и ушел. Я и не могла рассчитывать, что не уйдешь. На что рассчитывала, одному Богу известно. А ни на что. Так вышло. Люди думают, они судьбу складывают, а это им ее обстоятельства складывают. Если б мамаша с папашей из дому не выгнали или если бы Михе не понадобилась вроде собаки или кошки рядом - все если бы. А где я? С моими придурками судиться или Михе во внимании, что в жизни, отказать, вот тут я, тут ничего не скажешь и не поделаешь. Я сразу решила, чего тебя травить, пусть уж ты думаешь, что это чужое и тебя не касается. А Миха пусть думает наоборот. Посколь с ним дале жить. Из-за квартиры тоже решила. Бездомной куда деваться. Так на Михе какой-никакой долг, а так выгонит. Он так и так выгнал, известно тебе или нет. Спустя время. А аспирантуру я сама бросила, не дожидаясь ученых интриг. Смысл потеряла. Бросила и пошла в тот же роддом нянечкой работать, оттуда связи, предложения, домработницей стала в семьях, Михе на уколы. Что в доме было, он раньше проколол.

Я замолкла.

Сашка сказал проникновенно: если хочешь знать, я ни с кем не нашел счастья.

Кто, спросила, кто ты?

Я, ответил по-хитрому, не уточняя, кто, Сашка или Роберт.

Мы поменялись местами. Я стала охотник, навроде Профыкры, он дичь. Но и он так же умело вел игру, не прокалываясь на пустяках.

Он ушел, а я, одна, засмеялась и долго чувствовала, как мышцы на морде лица растянулись и не хотят обратно стягиваться, а я не неволила.

Деньги, должно, сыграли, что нас не беспокоили.

Я-то знала высший класс: не беспокоиться вовсе безо всяких денег.

30

Выписка из больницы протекала при большом стечении народу. Позвали в кабинет главврача, как поняла, объявить диагноз, но едва открыла дверь, глаза зарябило от знакомых кабелей, лампионов, камер, операторов и прочего ихнего мусора. Повернулась выйти, рыжая Уля в один прыжок, как пантера, настигла, дернула за руку, прошипела: снимаем медицину в благодарность, не уходить. Приказной тон сработал наоборот. Медицину и снимайте, а заместо мебели, кроме меня, есть. Сашка чему-то вполголоса учил плотного вальяжного дядечку, по всему видать, хозяина кабинета, узнала его, как один раз на обходе персонал чехвостил, а здесь слушал смирно, будто Сашка главный, а он подчиненный. Подойдите, больная, позвал бархатным голосом, наущенный Сашкой или сам. Подошла. Садитесь, пожалуйста. Села. Когда вежливо, а не окриком, что мне, трудно, что ли. А самой смешно: можно вообразить, что у нас на помойке цирлих-манирлих, одни прынцы да прынцессы. Сашка на цыпочках отступил, приложив одну руку к усам, а другую подняв вверх. Знак своим, сволочь, подавал. Но я уже слушала главврача, как бархатно интересовался, могут ли мои родные зайти за результатами. Я видела камеру, жадно ощерившуюся, но не то была причина, по какой молчала. Опять вдруг встало, что одинешенька на белом свете. Что мои все умерли. Исключая Кольку. Но тот был хуже мертвого. Стало быть, ни одной связки человеческой с жизнью. Кроме самой жизни, которая взяла вдруг и выперла этой дулей, скопив в ней все свои отходы, а что в ней было точно по медицине, медицина сейчас объявит. Результаты готовы ли, нет, прямо спросила. Дядька замялся, стал смотреть в сторону, слегка меня напрягая. Выдавил: готовы. Боле, подумала, ты вопросов из меня не выжмешь, хошь говорить, говори, не хошь, не надо. Помявшись маленько, он спросил: вы предпочитаете, чтобы я вам сказал, а не вашим родным? Ничего я не предпочитаю, фыркнула, а просто у меня их нету. Это меняет ситуацию, раздумался на глазах дядечка, а раздумавшись, задал новый вопрос: а если я вам скажу, что анализы плохие? И впился водянистыми своими зенками, вроде ему требовалось добавить к его влаге моей. Не дождешься. Суха я, и ничем сухоту мою не размочить. Он не дождался ни вопроса, ни ответа и повторил по-другому: если мы диагностируем рак, вы сможете лечиться и как вообще это повлияет на ваш образ жизни? Я продолжала изображать истукана. Почему так делала, не ведаю. Ощущала себя во вражеском кольце, и не прорваться, если слабину дам. Вы не хотите со мной обсуждать вашу болезнь, все еще не теряя терпения, все еще любезно справился дядька. До меня вдруг доперло, что и это входит в условия игры. Будь мы одни, не будь здесь лампионов, Сашки, Яшки и Таира, он бы давно матерно выругался и выставил меня из кабинета. Это на него походило, это в его натуре, а что он делал - то притворялся, сам или по просьбе телевидения. Сашка встрял: скажите ей, доктор, всю правду, а то, вы же видите, у нее ступор. Дядька широко улыбнулся (о такой улыбке говорят: широко, по-русски) и выдал, как одарил: а если я вам скажу, что у вас нет и не было никакого рака? Спокойно и размеренно послала его вдаль по матушке, что оставалось делать. Сашка аж загоготал: это она от радости. Стоя в дверях, не удостоила объясненья. К чему объяснять, что не от радости, а от скуки. Скучно, когда голову морочат. Сашка оборвал гогот, сказал: доктор, а ведь мы так и не узнали настоящего диагноза, одни осторожные предположения, ваш принцип - жалеть больного или говорить ему всю правду? Ответа не дождалась, закрыв за собой дверь с той стороны. Пускай разводят моталу без меня.