Николай Гумилев - Том 2. Драматургия. Проза

Честь мою не унижу я спором,
Лютню брошу, себя погубя,
И падет небывалым позором
Королевская кровь на тебя.

Уходи же!

Но ты обманулась,
Никаких здесь властителей нет!
Эта шутка и так затянулась
На пятнадцать без малого лет.

Что за ложь?

Я понять бы хотела…

Груббе все рассказать вам готов,
Очевидец нелепого дела
На одном из старинных судов.

Рассказу. Что отрадней былого
Для такого, как я, старика?
Лере в пользу пойдет это слово
И вдобавок унизит щенка.
Помню, помню, как злилась пучина,
Мы с Гер-Педером рвали волну,
Увозя королевского сына
Из Ирландии в волчью страну.
Сам король отпустил лебеденка,
Но Гер-Педер, затейник пустой,
Взял с собой и другого ребенка,
Некрасивого, крови простой.
С ним за это поспорил бы каждый,
Но Гер-Педер был друг мне, не лгу,
Мы варили кита не однажды
С ним, на Страшном живя Берегу.
С нами ехал и маленький Лаге,
Сын любимый Гер-Педера, он
Раз делил с королевичем флаги,
Поднял ссору и, вмиг обозлен,
Бросил бедного мальчика в море. —
И беде не сумели помочь
Ни Гер-Педер, ни я и ни Снорре,
Потому что надвинулась ночь.
До утра бушевала пучина,
И Гер-Педер молчал до утра, —
Все он видел, как голову сына
Отсекает удар топора.
А на утро сказал: лебеденка
Все равно мы теперь не вернем,
Так давайте, другого ребенка
Королевичем мы назовем.
Он молил нас, и мы согласились
Неразумного Лаге спасти,
Дальше поплыли, ветры бесились,
Как гуляки, у нас на пути.
Связки молний пылали на небе,
И до тучи доплескивал вал;
Мы гадали по книге, и жребий
На Гер-Педера трижды упал.
И его мы швырнули в пучину,
Но сперва поклялись перед ним,
Что подложному царскому сыну
Мы жестоко за все отомстим.

Кто отец мой?

Бродячий, ничтожный
Скальд, забыли теперь про него.

Кто же мать моя?

Нет, осторожно,
Больше я не скажу ничего

Вот, короной венчан шутовскою,
Он поднять не осмелится глаз.

Груббе, Лаге, оставьте со мною
Эту… этого… Гондлу сейчас

Что же, друг? Ты обманно назвался
Королевичем? Значит, ты вор?
Ты корону мне дать обещался,
А даешь только боль и позор.
Полно! Есть и глумлению мера,
Не превысит ее человек!
Иль ты думал, что глупая Лера,
Как развратница, любит калек?
Что рожденной отцом благородным
Так уж лестно покинуть свой дом
И повсюду идти за негодным
Нищим, может быть, даже рабом?
Где же лютня? Играй. Так уныло
Воют колки в полях и лесах,
Я тебя до сих пор не убила,
Потому что мне дорог твой страх.
Но ничто не бывает, ты знаешь,
Окончательным, даже беда…
Например: если ты утверждаешь,
Что король ты и был им всегда, —
Кто помеха тебе в этом деле?
Снорре, Груббе? Их можно убрать.
Лаге с нами. Мы б верно сумели
Властелинами заново стать.

Там, в стране, только духам известной,
Заждались короля своего,
Мой венец не земной, а небесный,
Лаик, терны — алмазы его.

Так? Ну, помни обет мой веселый:
Чуть погаснет на западе луч,
Лаик будет за дверью тяжелой,
И у Лаге окажется ключ.
Он войдет к ней, ее он измучит
Ненасытным желаньем мужским.
Он ее наслаждаться научит,
И смирится она перед ним.
И на месте тоскующей Лаик
Будет Лера и ночью и днем,
Неустанно тебя проклиная,
Называя трусливым щенком.

Где вы, сильные, волки, не люди?
Пусть же когти пустынных владык
Вырвут низкое сердце из груди,
Из гортани лукавый язык.

Вот смотрите, он голову клонит.
Кто убьет его, будет мне друг…

Но не прежде, чем лютню уронит,
Гондла лютню уронит из рук.

Сладко мне улыбнуться героям!