Виктор Клюшников - Марево

— Что ты, Богъ съ тобой, можно ли такъ отзываться! Слышите, онъ ей понравился! Еще бы не понравиться!

— А зачѣмъ же онъ такія штуки выкидываетъ?

— Что жъ онъ выкинулъ?

— Перелѣзъ чрезъ заборъ въ саду, и выстрѣлилъ прямо въ трубу. Пять утокъ съѣлъ!

— Браво! крикнулъ Авениръ:- откуда жь они взялись?

— Онъ говорятъ, настрѣлялъ; купилъ должно-быть….

— А ты позволила ему въ вашемъ домѣ тратить свою провизію?

— А что жь съ нимъ было дѣлать, коли онъ пошелъ на кухню, да еще поругался съ Горпиной.

— То-то ты, я думаю, съ нимъ любезничала, проговорила Юленька, охорашиваясь передъ зеркаломъ.

— Что жь, я развѣ неумѣлая!

— Чьи жь это косточки? спрашивалъ Авениръ.

— А это онъ своего ежа съѣлъ. Ахъ Юля, если бы ты видѣла, что это за ежъ былъ! Ученый! Графъ игралъ, а ежъ танцовалъ, прелесть!

Послѣднѣе извѣстіе показалось до того невѣроятвымъ, что Горпина была призвана къ допросу; но показанія ея какъ нельзя болѣе подтвердиди разказъ. Вслѣдствіе того, на домашнемъ совѣщаніи порѣшено было, что молодой графъ съ придурью.

— Да развѣ мало такихъ, распространялась Анна Михайловна:- вонъ Ишимовъ который годъ ѣздитъ, а до сихъ поръ не знаетъ, понимаю ли я его французскую брехню; такъ и норовитъ: неспа мадамъ? Се вре? И пошелъ: та-та-та, чи-чи-чи!

— Все жь онъ первый женихъ, кончила Юленька.

— Однако, пора обѣдать, мы не ѣмши, сказала Анна Михайловна.

— Що жъ обѣдать? нич о го нем а , объявила Горпина:- панночка казала нич о го не тр е ба….

— Вотъ оно чтооо! такъ вотъ, отчего графъ и велъ себя такъ странно! рѣшила Анна Михайловна:- осрамила ты насъ на весь уѣздъ!

Инна отошла и сѣла къ окну.

— Когда ты будешь сколько-нибудь похожа на людей? продолжала Анна Михайловна патетическимъ тономъ.

Инна молчала.

— Когда ты будешь видѣть что-нибудь у себя подъ носомъ? Когда ты сумѣешъ принять гостя? А? когда?

— Никогда, обрѣзала падчерица.

— Господи, хоть бы васъ-то пожалѣла! Что теперь графъ скажетъ! Возьмешься-ли ты за разумъ?

— За вашъ? Ни за что!

— Инна, вмѣшалась Юленька:- можно ли такъ выходить изъ себя?

— Это фраза!

— Ты хочешь быть выше всѣхъ?

— Опять фраза!

— А глаза-то какіе сдѣлаетъ, горячилась Анна Михайловна:- вся въ отца, какъ есть, вся въ отца!

— Вѣчно всѣмъ недовольна! говорила Юленька:- чего жъ тебѣ хочется?

— Чтобы меня оставили въ покоѣ!

— Безчувственная! безчувственная! стонала Анна Михайловна.

Инна поблѣднѣла, и выпрямилась.

— Анна Михайловна! сказала она:- вы одному человѣку отравили жизнь, удовольствуйтесь! меня вамъ не свалить. И пошла изъ комнаты.

На порогѣ ея кабинета, встрѣтилъ ее Авениръ, забившйся туда отъ сцены.

— Инночка! отъ тебя то ужь я этого не ожидалъ.

— Чего? Что эти бури въ стаканѣ воды меня когда-нибудь взбѣсятъ?

— Не то, Богъ съ ними! Ты и меня забыла съ этимъ проклятымъ графомъ! Ѣсть хочется!

— Пойдемъ, я тебѣ сдѣлаю вареники….

— Душечка, прикажи Горпинѣ!

— Нѣтъ, я сама, сама!

— Инночка, вѣдь…. какже….

— Ну?

— Вѣдь ихъ въ ротъ нельзя будетъ взять!

— Lara, ici! крикнула Инна, схватила шляпу и выбѣжала въ садъ.

На одной изъ лучшихъ улицъ уѣзднаго городка стоялъ домъ дворянскаго предводителя. Выстроилъ онъ его по поводу новой должности и давалъ балъ по случаю своихъ именинъ. Это и было причиной скораго возвращенія Горобцовъ: имъ надо было готовить наряды.

Громадное трехъ-этажное зданіе, въ глубинѣ двора-не-двора, сада-не-сада, глядѣло на улицу сквозь вызолоченную рѣшетку. Широкія плитныя дорожки шли полукругомъ отъ подъѣзда къ двумъ воротамъ. Надъ антре, украшенномъ колоннами и капителями іонійскаго ордена, поднималось нѣчто въ родѣ индійской пагоды съ чернымъ циферблатомъ, а еще выше шпицъ съ гербовымъ флагомъ. Справа, ни къ селу, ни къ городу, прилѣпилась хрустальная оранжерея. Кирпичнаго цвѣта стѣны пестрѣли бѣлыми лѣпными украшеніями. На ступенькахъ крыльца лежали два льва съ черными гривами, а по куртинамъ двора, межь кустовъ сирени, торчали деревянныя статуи тѣлеснаго цвѣта съ зелеными листочками. Вечеромъ, подъѣздъ и дворъ освѣтились плошками, а деревья разноцвѣтными фонариками.

— Magnifique! magnifique! восхищалась губернаторша, выпархивая изъ кареты и щурясь передъ фронтономъ.

— Шестьдесятъ тысячъ серебромъ сталъ, ваше превосходительство, сообщалъ хозяинъ, ведя ее подъ руку на крыльцо. Кареты то и дѣло мелькали свѣтлыми полосами фонарей.

Дамы спѣшили черезъ освѣщенныя, окуренныя залы въ уборную, шумя шелковыми платьями. Небольшая кучка офицеровъ и львовъ губернскаго общества, съѣхавшаяся на праздникъ, держалась въ сторонѣ отъ прочихъ. Военные горделиво натягивали лайковыя перчатки и прищелкивали шпорами. Но когда вошелъ весь въ золотѣ гродненскій гусаръ, и они посторонились.