Александр Куприн - На переломе (Кадеты)

- Проваливай!

- И три десятка пуговиц. Все накладные и из них четырнадцать гербовых.

- А ну тебя к черту, перец. Отвяжись.

- И шесть булок.

- Пошел к черту...

- Утренних булок. Ведь не вечерних, а утренних.

- Полезь еще, пока я тебе в морду не дал! - вдруг свирепо обернулся к нему Грузов. - Брысь, колбасник!.. Ну, молодежь, кто покупает? За два с полтиной отдаю, так и быть...

Новички молчали, но по их горящим глазам видно было, каким высоким счастьем казалось им обладание редкой игрушкой.

- Ну, последнее слово, ребята, - два целковых! - крикнул Грузов, подымая высоко над головой футляр и вертя им. - Самому дороже... Ну - раз! два!

В это время его глаза встретились с напряженным взглядом Буланина.

- А-а! Буланка! - кивнул ему головой Грузов. - Покупай фонарь, Буланушка.

Буланин смутился.

- Я бы с радостью... только...

- Что только? Денег нет? Да я сейчас и не требую. В отпуск пойдешь?

- Да.

- Вот и возьми у родных. Эки деньги - два рубля! Небось, два-то рубля тебе дадут? А? Дадут два рубля, Буланка?

Буланин и сам не мог бы сказать: дадут ему дома два рубля или нет. Но соблазн приобрести фонарь был так велик, что ему показалось, будто достать два рубля самое пустое дело. "Ну, у сестер добуду, что ли, если мама не даст... Вывернусь как-нибудь", - успокаивал он последние сомнения.

- Дома дадут. Дома мне непременно дадут, только...

- Ну вот и покупай, и прекрасно, - сунул ему Грузов в руки ящик. - Твой фонарь - владей, Фаддей, моей Маланьей! Дешево отдаю, да уж очень ты мне, Буланка, понравился. А вы, братцы, - обратился он к новичкам, - вы, братцы, смотрите, будьте свидетелями, что Буланка мне должен два рубля. Ну, чур, мена без размена... Слышите? Ты, гляди, не вздумай надуть, - нагнулся он внушительно к Буланину. - Отдашь деньги-то?

- Ну вот. Конечно, отдам.

- Забожись.

- Вот ей-богу, отдам, честное слово...

- Ладно... А то у нас знаешь как.

И, поднеся к лицу Буланина кулак, Грузов повернулся на каблуках и выплыл из отделения своей шатающейся походкой.

Нового хозяина фонаря тотчас же окружили товарищи. Со всех сторон потянулись жадные руки.

- А ну-ка, покажи фонарь, Буланка. Чего же ты его прячешь? Буланушка, дай посмотреть.

Фонарь стал переходить из рук в руки, вызывая то Завистливые, то деловые, то восторженные, то критические замечания. В общем, однако, игрушка большинству очень понравилась: она обещала в будущем всему отделению много забавных минут. Но сам Буланин, следивший ревнивыми глазами за фонарем, находившимся в чужих руках, в то же время не ощущал в себе ожидаемой радости, - в руках Грузова, издали, фонарь казался гораздо заманчивее и красивее.

- Ты смотри, Буланка, - посоветовал Сельский, разглядывая на свет картинку, нарисованную на стеклянной пластинке, - смотри, деньги-то непременно принеси.

- Конечно, конечно, принесу.

- Смотри же... а то...

- А то что? - спросил шепотом Буланин, и его сердце сжалось от неясного предчувствия.

- Бить будет, - сказал Сельский также шепотом. - Ты его не знаешь... Он отчаянный. Если не надеешься достать денег, лучше уж поди к нему в переменку и отдай назад фонарь.

- Нет, нет... зачем же? Я отдам... Что ж... - залепетал Буланин упавшим голосом.

После слов Сельского он сразу и окончательно охладел к своей покупке.

"И зачем мне было покупать этот фонарь? - думал он с бесполезной досадой. - Ну, пересмотрю я все картинки, а дальше что же? Во второй раз даже и неинтересно будет. Да и даст ли мама два рубля? Два рубля! Целых два рубля! А вдруг она рассердится, да и скажет: знать ничего не знаю, разделывайся сам, как хочешь. Эх, дернуло же меня сунуться!"

Пришел батюшка. В обоих отделениях первого класса учил не свой, гимназический священник, а из посторонней церкви, по фамилии Пещерский. А настоятелем гимназической церкви был отец Михаил, маленький, седенький, голубоглазый старичок, похожий на Николая-угодника, человек отменной доброты и душевной нежности, заступник и ходатай перед директором за провинившихся почти единственное лицо, о котором Буланин вынес из стен корпуса светлое воспоминание.

Пещерский, собственно, даже и не был священником, а только дьяконом, но его все равно величали "батюшкой". Это был гигант, весь ушедший в гриву черных волос и в густую, огромную бородищу, причем капризная судьба, точно на смех, дала ему вместо крепкого баса тоненький, гнусавый и дребезжащий дискант. Вокруг его темных глаз - больших, красивых, влажных и бессмысленных - всегда лежали масленистые коричневые круги, что придавало его лицу подозрительный оттенок не то елейности, не то разврата. Про силу Пещерского в гимназии ходило множество легенд. Говорили, что очень часто массивные дубовые стулья не выдерживали тяжести его огромного тела и ломались под ним. Рассказывали также, что в старших классах, говоря о различных дарах, ниспосылаемых небом человеку, он прибавлял: "Внимайте, юноши, с усердием слову божию, и вы будете так же щедро взысканы, как и я". И будто бы при этих словах, Пещерский вытаскивал из кармана медный пятак и тут же, на глазах изумленной аудитории, свертывал его в трубочку.