Александр Куприн - На переломе (Кадеты)

Прибежать в спальню, надеть мундир, шинель и кепи, разложенные Четухою заранее по кроватям отпускных, - дело одной минуты. Теперь остается пойти в "дежурную", где уже сидят все четыре воспитателя, и "явиться" Петуху.

- Господин капитан, честь имею...

- А почему у вас пуговицы не почищены?

Ах, эти проклятые пуговицы! Опять нужно бежать в спальню, оттуда в умывалку. Там на доске всегда лежат два больших красных кирпича.

Буланин быстро и крепко трет их один о другой, потом обмакивает мякоть ладони в порошок и так торопливо чистит пуговицы, что обжигает на руке кожу. Большой палец делается черным от меди и кирпича, но мыться некогда, можно и после успеть...

- Господин капитан, честь имею явиться. Воспитанник первого класса, второго отделения, Бу...

- А-а! Почистились? Хорошо-с. А за вами пришли или прислали кого-нибудь?

О господи, опять ожидание - вот мука!

В чайную залу, примыкающую к дежурной, то и дело выходят снизу из приемной дядьки и громогласно вызывают воспитанников:

- Свергин, Егоров, пожалуйте, за вами приехали; Бахтинский - в приемную!

"Неужели обо мне забыли дома? - шепчет в тревоге Буланин, но тотчас же пугается своей мысли. - Нет, нет, этого быть не может: мама знает, мама сама соскучилась... Ну, вот, идет снова дядька... Теперь уж, наверно, меня".

Сердце Буланина от ожидания бьется в груди до боли.

- За Лампарёвым приехали, - возвещает дядька равнодушным голосом, и это равнодушие кажется Буланину оскорбительным, почти умышленным.

"Это он нарочно так... видит ведь, как мне неприятно, и нарочно делает".

Наконец нервное напряжение начинает ослабевать. Его заменяют усталость и скука. В шинели становится жарко, воротник давит шею, крючки режут горло... Хочется сесть и сидеть, не поворачивая головы, точно на вокзале.

"Все кончено, все кончено, - с горечью думает Буланин, - я самый несчастный мальчик в мире, всеми забытый и никому не нужный..."

Досадные слезы просятся на глаза. Дядька выкликивает все новые и новые фамилии, но появление его уже не вызывает нетерпеливого подъема всех чувств: Буланин смотрит на него мутными, неподвижными и злобными глазами.

И вот, - как это всегда бывает, если ждешь чего-нибудь особенно страстно, - в ту самую минуту, когда Буланин уже собирается идти в спальню, чтобы снять отпускную форму, когда в его душе подымается тяжелая, удручающая злость против всего мира: против Петуха, против Грузова, против батюшки, даже против матери, - в эту самую минуту дядька, от которого Буланин нарочно отворачивается, кричит на всю залу:

- За Буланиным приехали! Просят поскорее одеваться!

И уж на этот раз голос дядьки кажется Буланину не умышленно равнодушным, а веселым, сочувственным, даже радостным.

IV

Триумф Буланина. - Герои гимназии. - Пари. - Мальчишка-сапожник. - Честь. - Опять герои. - Фотография. - Уныние. - Несколько нежных сцен. - На шарап! Куча мала! - Возмездие. - Попрошайки.

Отпуск был великолепен. Кепи, надетое набекрень, и черная военная шинель внакидку привлекали на улице всеобщее внимание. Все, положительно все: и те, что ехали на извозчиках, и пешеходы, и пассажиры конок - с почтительным любопытством и радостным изумлением глядели на Буланина (во всяком случае, ему так казалось). В их взглядах он каждый раз читал безмолвное восклицание: "Посмотрите, посмотрите - военный гимназист!.. Удивительно - такой молодой и уже носит военный мундир. Ведь у них, говорят, ужасная строгость, и даже учат маршировать с настоящими ружьями".

Дома, перед младшей сестрой, а в особенности перед восьмилетним Васенькой, Буланин старательно выдерживал внешнее достоинство и несколько суровый тон молодчинищи-старичка.

Когда Васенька, прельщенный видом золотых галунов, хотел их потрогать немного пальцем, старший брат заметил ему недовольным басом:

- Отстань! Чего лезешь? Испортишь мундир, а мне после достанется. "Каптенармус" нового ни за что не выдаст.

Эти новые технические слова, вроде как "каптенармус", "ранжир", "правый фланг", "горнист" и тому подобные, он особенно часто иной раз без всякого повода, но с очень небрежным видом вставлял в свой разговор, чем Зина и Васенька были окончательно подавлены. Он рассказал им также и про Грузова и про его изумительную силу (ведь вечер воскресенья был еще так далеко!), и понятно, что в доверчивых, порабощенных умах слушателей фигура Грузова приняла размеры какого-то мифического чудовища, чего-то вроде Соловья Разбойника, "с такими вот" - чуть ли не с человеческую голову величиной кулаками.