Владимир Курносенко - Прекрасны лица спящих

Маша трет пораженные участки "спиртиком", накладывает стерильные салфетки, бинтует, а в салон, деликатно постучав, заглядывает командир огнеборцев.

- Айдате! - мотает мокрой от пота головой, уводя взгляд от Ирины и ее ног. - Там, это... Надо.

В обход дымящегося иссиня-черного остова, высокий и в шлеме, он ведет их по шлямкающей под ногами жиже, замесу из земли, воды и пепла...

- Вот! - показывает в треснувшее низенькое окошко со стороны двора. Вам поглядеть надо.

Это Володя, он лежит у противоположной стены под кухонным столом, и сваренные его в творог кулаки уперлись в половые залитые водой доски. Маслянисто-голое темя блестит, а из-за вспухших ушей выступают раздутые, как у целлулоидного пупса, щеки.

Он пробовал подняться, отжать себя на слабеющих в угаре руках, да не успел: смерть застигла его в усилии.

Когда Ирина Ким Бейсинджер узнает про Володю, она еще глубже бледнеет и лицевые ее мышцы снова застывают в параличе.

- Я знаю, - с сипом выдавливается у нее, - знаю, кто это сделал!

Снаружи, за шторками, синеет утихшая молодая ночь. К Ирине подсел усатенький шустрый милиционер: всё тайное мало-помалу выходит из своей потаенности.

...Праздновать Володя пригласил малопьющего бобыля-соседа и Ирину с мужем, двух дочек-дошкольниц она оставила у ближайшей старушки.

После двух бутылок муж Ирины поднялся, заподозрив возникшее эротическое притяжение у хозяина дома и жены, поблагодарил за "отличное угощение" и позвал Ирину домой.

- А ну пошли... - сказал Ирине.

Ирине не по сердцу пришлись злость и глупая повелительность его тона.

- Не-а, - ответила она, лично она отсюда никуда не пойдет, а если кому охота и вожжа под хвост попала, то ради бога! Она, дескать, не возражает. Скатертью дорожка! - сказала она. Никто никого не держит, а ей, мол, и здесь пока что хорошо...

Муж постоял у порога, весь разом затрепетал и, прежде чем захлопнуть за собою дверь, вскинув голову, выкрикнул в помещенье угрозу:

- Ну ладно, пидерасы, я вам устрою любовь!

И устроил.

На обратном пути Филиппыч, довольный беспроблемным для него оборотом дела, приходит в хорошее настроение.

- Ты вот что, стюардесса, - завлекательно улыбаясь, обращается он к Ма

ше, - утром заканчиваем, берем закусон, пару доброго вина и, раз такое дело, - на природу! В Кисловский лес!

- Да нет, спасибо... Я против, - роняет задумавшаяся о чем-то Маша.

- Это оно отчего ж? - как бы искренне поражается Филиппыч. - Какие мотивы? Объяснитеся!

Маша волей-неволей выходит из задумчивости.

- Да потому, Филиппыч, что ты жмот, - поддерживает она игру. - Купишь дрянь какую-нибудь, дешевку, да и в остальном прочем тоже... слыхали!

- Что? Что? - вскипает (Филиппыч) в оскорбленном негодовании. - Это кто ж про меня... напраслицу такую?! Ниуж первая смена? Что зависть с людями творит! От злоба-то!

Теперь и Маша, в меру сил, входит в предлагаемые Филлипычем обстоятельства.

- Ну, первая не первая, - развивает она означенную идею, - а шила в мешке не утаишь! Слухом земля полнится. Так что кто интересуется - известно, каков ты на деле-то.

Узловатые крупные пальцы Филиппыча важно растопыриваются от возмущения над рулем.

- Вона! - показывает он через плечо в салон. - Свидетелем будет человек! Вот сюда вот кладу топор, - хлопает по разделяющему их с Машей бугру над мотором, - а сюда - башку! Ежели мужской род опозориваю, руби к матери! Башкой отвечаю. Руби!

Репертуар у Филиппыча не богат. Это единственное его драматическое произведение в собственной режиссерской постановке. Главная роль тоже у него, а партнерши и зрители меняются, поскольку график у водителей отдельный. Чупахин видит работу второй раз и, вероятно, не с лучшей исполнительницей женской роли... И все равно...

Они завозят заснувшую в креслице Ирину Бейсинджер в горбольницу, в травматологию, и возвращаются на станцию передохнуть.

* * *

Счастливая жизнь - это радость,

даруемая истиной.

Сосед Чупахина по топчану - Толя Стрюцков, Анатолий Иванович, врач, а повадкою отдаленно напоминает покойного Колодея. Что-то такое свойское, органичное и без упрощенья простое, что ли...

- Эх-ма! - посмеивался он над смятеньем Чупахина от первых впечатлений. - То ли еще будет! Хватанешь мурцовки по ноздри.

Толя поступал в мединститут из пригородной деревеньки, по спецнаправлению в ту пору, учился так себе, "с водки на хлеб перебивался", а на "скорую" пришел временно, чтобы обратно не возвращаться, "да так и завяз".

- А что барабанная шкура нужна, согласен, - говорил он Чупахину, - да только где она нынче не нужна-то? Место что ли знаешь? Подскажи!