Яков Ланда - Последний звонок

Однажды он отважился наконец проводить сверстницу, высокомерную принцессу из параллельного класса. Всю дорогу он старательно развлекал ее, так что красавица хохотала и смотрела на него, прощаясь, более чем снисходительно. В голове у него стремительно завертелись обрывки куртуазных легенд из мемуаров одного школьного Казановы, но преодолеть разделявшие их полметра он так и не решился, признавшись себе впоследствии, что затеял все это из спортивного интереса, возможно, стремясь что-то доказать остальным, а к принцессе - равно как и к иным сверстницам - никакого особенного влечения не испытывая.

В декабре стало известно о предстоящей новогодней поездке в Ленинград, притом на целую неделю - счастье неслыханное! Ленинград был для него тем же, чем некогда для гимназиста- Рим или Париж. Теперь всему прочитанному предстояло материализоваться.

Ни с кем из попутчиков его не связывали даже полуприятельские отношения, и, значит, все придется пережить в одиночку. С учительницами, сопровождавшими их, тоже не повезло: все три были порядочные зануды. Но в день отъезда выяснилось, что одна из них заболела и вместо нее едет Татьяна Григорьевна.

Весь день они просидели за столиком у окна, разговаривая друг с другом. За окном вдали проплывали леса, мокнущие под нескончаемым дождем, а вблизи стремительно проносились голые сиреневые кусты. Их попутчики уходили и возвращались, а они все говорили и не могли наговориться.

Конечно же, они непрестанно общались и раньше. Совместное - с утра до вечера - пребывание в школе сблизило их настолько, что они уже изредка позволяли себе подшутить над тем, что в окружающей их жизни бывало фальшиво или нелепо. Он и тут соблюдал дистанцию и, отдавая должное ее принадлежности к преподавательскому корпусу, не позволял себе прямых высказываний о ее коллегах. Однако можно было улыбнуться друг другу понимающей улыбкой.

Все же окружавшая их жизнь замыкалась в стенах школы. А за пределы этих стен выводили только книги. Они и говорили весь день о книгах, в сущности, говоря о самих себе и открывая себя друг другу.

Но такой разговор неизбежно уводил в настоящую взрослую жизнь и ко всему тому, что в мире школьном традиционно не обсуждалось. Например, оппозиция официальной идеологии. Деньги. Смерть. И, конечно же, то самое... Но в данном случае самым тайным, запретным, попросту не имеющим права на существование было его к ней отношение. Этот подземный огонь был упрятан так глубоко, что ни при каких обстоятельствах не мог бы выйти на поверхность. Но жар набирал силу.

В этих разговорах он оказывался и наивным подростком, восторженно разговаривающим с любимой учительницей, и - одновременно - взрослым мужчиной, с осторожностью сапера ведущим почтительную беседу с прекрасной дамой, столь же недоступной, сколь и желанной.

Балансируя на грани дозволенного и ежеминутно меняя роль школяра на роль равноправного собеседника, он завоевывал ее внимание, открывал ей свои чувства, добивался взаимности и переживал то гармонию слияния, то охлаждение и разрыв. Эта тайная игра развертывалась в четвертом измерении, в мире выдуманного, но для него все было реальностью, волновавшей куда сильнее, чем реальности трех повседневных измерений

При этом в разговорах не было ничего, не предназначенного для других ушей. Ведь речь шла о книгах.

Татьяна Григорьевна была увлечена ничуть не менее своего собеседника. Но если для него эти разговоры о литературе были тем же, чем были они в нашем отечестве всегда: в них сублимировался набиравший жар внутренний огонь, то ей было просто очень интересно.

Этот мальчик, успевший уже преобразиться в юношу, приобщал ее к тому, чего она была лишена, рано выйдя замуж и сразу попав в школе в общество учительниц забальзаковского возраста. В университете она училась заочно. А представить себе Ивана Ивановича увлеченно рассуждающим о Стендале и Сент-Экзюпери или хотя бы о Евтушенко и Вознесенском было еще сложнее, чем целующимся.

И вообще Иван Иванович был для нее одновременно и отцом и мужем, но, вероятно, все же не в равной мере.

По причине раннего замужества она совершенно не умела кокетничать. Не умела играть собеседником, то отдаляя его от себя, то приближая, но всегда оставляя за собой право итоговой интерпретации сложившихся отношений. И ее естественность и искренность часто принимались за простодушие.

Будучи женщиной чрезвычайно привлекательной, Татьяна Григорьевна все же не была лишена некоторой провинциальности, что ее, впрочем, совершенно не портило. Но зато в ней решительно не было и следа вульгарности.