Татьяна Лапина - Тетрадь для сна

Если это бегство от себя, то бегите от меня!

Впрочем, я рано отказываюсь, рано соглашаюсь. Не нужно - отказываться или нет. Нужно слушать тишину в себе.

28 сентября.

Сон на Воздвиженье - скоро уж год

Словно не все утонули,

Словно уснули в безмолвии вод,

Просто на время уснули...

Первые, кажется, стихи не о тебе. Но смешно думать, что тебя в них нет. У нас - северное сияние и траурная церемония, а там, на дне - что там? Тайна. Где тайна, там живое. Темная, может быть, преступная тайна.

В тот день был еще дождь. Я всегда любила высокие этажи, большие окна, эту манящую безопасность подъема. А тут - стена. Сплошная стена серо-голубой воды. Куда ей было падать? Земли, правда, не было видно. Ты вошел к нам в корректуру, а я стояла лицом к двери и не могла не зажмуриться! - торопясь, о чем-то беспокоясь, протянул папку старых стихов - сказал, уходишь, вышел и через минуту хлынул дождь.

И весь день то начинался, то переставал дождь. И я слышала музыку. Дождь помог мне закончить стихи про тебя.

Музыка всегда одна и та же. Не одно и то же - что получается потом.

Может быть, гораздо меньше, чем кажется, зависит от усилий - то, что получается потом.

А стихи были - сначала просто о тебе, потом - уже о тебе и о себе, потом - о себе только, и совсем уже - не о тебе, не о себе. Я так глубоко тебя присвоила!

Я думала о тебе - и чем больше думала о тебе, тем больше мой взгляд опрокидывался внутрь себя - в собственную тетрадь для сна, где тебя уже не было. Или, может быть - до такой степени был...

В тебе многое должно еще перегореть - для нежизни. Ты еще хочешь захочешь еще - "лечиться обыкновенным". "Я ничего не хочу больше делать, только писать", - говоришь это, а сам, даже от меня - боишься?

Если и есть в этом что-то "женское" - это первое умирает! Догадка еще: если параллельно, а может быть, кто знает - и благодаря всему - стало налаживаться свое - кто вам мешает? Мне с ощущением себя не-женщиной все равно жить. Я все равно это о себе отлично знаю - и не обманулась бы, если бы вам показалась во мне женщина. Вот если бы вы были готовы... к другому методу? К другому началу, середине, концу? Но я уже поняла - не готовы. Этого ли боитесь?

----------------------------------------------------------------------

3 октября. Ночью писала колыбельную для А. Утром, не собираясь ее показывать, нашла на столе в корректуре гранку: "Сны и только? Сны..." "Я испытывал отвращение ко сну. Я был падшим". Теперь он стал другим.

----------------------------------------------------------------------

Так ли много мне нужно на свете,

Незнакомый мой человек?

Поглядеть на закрытые веки

Сквозь теченье закрытых рек.

Спи, мое ежедневное чудо,

Так немного осталось дней.

Позабыв, я тебя не забуду,

Не забыв, позабуду прочней.

Цвет проходит, и золото с перцем,

Перец с солью, и все - в серебре.

Незнакомых октав и терций

Тонкий звон на моей горе.

За раскрытым во тьме роялем,

Сквозь невидимо легкий дым,

Два аккорда: вот здесь стояли,

До сих пор иногда стоим.

Проходи, не мешай, не трогай,

То же самое повтори.

Незнакомок снаружи много,

Засыпай же, родной внутри.

----------------------------------------------------------------------

Теперь они охраняют, помогают. Весь день носила написанную от руки "Колыбельную" в рукаве, и уже в темноте подбросила на его клавиатуру.

----------------------------------------------------------------------

Теперь я знаю, кто я. Это еще не легко, но уже нет порыва - умереть и воскреснуть Анной. Это, если хотите, род смирения. Но поскольку Анна говорила, какой вы - и я скажу.

----------------------------------------------------------------------

Можно без календаря вычислить, когда ушла Анна - наверное, именно в тот день он завязал с парикмахерской. Седых волос, впрочем, еще нет - страшно подумать, что еще должно пережить, чтобы соответствовать себе внутри. В тот год, когда мы встретились в редакции, они были короткими. Анна еще была. Ему еще хотелось - от ощущения, что была Анна - назначать свиданья всем девушкам подряд. А все это время - когда Анны не было и было по правде говоря все равно - они росли и превратились в львиную гриву. Черных львов не бывает. Когда я пришла снова, у него не было бороды, а пока писалась повесть, она появилась. У людей растет дольше. Прочих параметров я и вообще никогда не вижу, но помню - чтобы заговорить, ему пришлось бы ко мне - наклониться. Было время - завораживалась пламенем - песком, осенью, свечкой, и даже был один рыжий человек. И сама стала рыжая - это, правда, не все видят. И так загляделась на пламя, что оно превратилось в уголь. Об его глазах мне обычно нечего сказать. Они - как море, от которого он уехал - ночью. Мне кажется огромные, может быть, только кажется. Завидую - я всегда, кого люблю, тому завидую - что он не любит, что ему свободно, и еще - что у него глаза не пестрые. Говорят, у кого пестрые - трудно жить.