Матрена Степановна как-то беспомощно заморгала глазами и посмотрела на меня из-под бровей, как бы напоминая о «порче».
Я промолчал, желая дать понять Андрею Ивановичу, что не одобряю его грубости.
— Да вы думаете, она понимает… Она только и знает, что меня сглазили. Бабу звала, пьяного с уголька спрыскивали..; Вы вот можете понимать: что такое… отчего бывает у человека… скука… И такая скука… смертная… Сосет, разворачивает.
И он, судорожно захватив на груди рубашку, стал трепать ее, как будто от действительной боли в груди.
— От мыслей, Андрюшенька, скука бывает, — сказала Матрена Степановна робко, подавая мне стакан чаю.
— Ну, вот видите: «от мыслей»! Значит, который человек несмысленный, то и хорошо. Я вот говорю: почему так: обозначает несимпатичность…
— Прежде не было, — опять заметила Матрена Степановна с укором.
— Прежде не было, а теперь есть… Или вот теперь взять дом: что такое? для чего, спрашивается, построен?..
— Ну вот, — с оттенком жалости сказала Матрена Степановна, опять многозначительно глядя на меня, — известно, Андрюшенька, для чего дома строют: жить в доме.
— Так. Вот вы говорите: жить. А спрашивается, почему именно в этом доме, а не в хлеву?..
— Чать, мы не скотины…
— Молчите! Может, мы еще похуже скотины. Скотина — она животная натуральная: живет, как ей указано искони… А мы исхитряемся все. Вот я сколько работал и все думал: на старость выстрою хибарку… Не ел, не пил по-людски… Посмотрите: есть на мне румянец?.. Нету. А почему? От скупости…
— Скупость, Андрюшенька, не глупость, — сказала Матрена Степановна с непререкаемой поучительностью…
— Молчите! — сказал Андрей Иванович со злобой. — Много вы понимаете… Вот я вам скажу, Галактионыч, как на духу, какие мне мысли приходят: ежели, скажем, померла бы она, вот бы я тогда пожил.
— Бесстыдник! — сказала возмущенная Матрена Степановна. Но Андрей Иванович продолжал, даже не меняя тона, спокойно глядя куда-то тусклыми глазами, как будто вглядываясь в глубину собственной души.
— Да, вот, работал, изводился. Думал — хибарочку. И вдруг, умирает старый дурак… извольте!.. Дом. Еще бы ей помереть, вот и отлично бы! Дом у меня есть, деньги есть. Вынул билет рентовый: чик! Руб с четвертаком! Чик — два с полтиной! Верхний этаж сдам хорошим господам на лето, вниз плотовщиков стану пущать, осенью бурлаков. Харч им, опять когда и водочки… Живи, не тужи. Теперь, сколько, по-вашему, серебряные часы стоют, с цепью?..
— Говорю, Андрюшенька: Степан Макарыч продает, сходно! За полцены, — живо вмешалась Матрена Степановна.
— В лучшем магазине, — не обращая внимания, продолжал Андрей Иванович, — семнадцать рублей новые! Цепь порядочная — три с полтиной. Теперь на ярманке товар этот сходен. Шляпа теперь соломенная куплена у меня, тончайшей китайской соломы, за три рубля, другая — бурой шерсти — четыре рубля!..
— Переплатил, — вздохнула Матрена Степановна, хотя по лицу ее было видно, что, в сущности, она гордится экипировкой супруга и не считает этих затрат излишними.
— Цилиндровой-то формы! — сказал Андрей Иванович. — Много вы понимаете! К зонту вот приценялся… Уж именно что дорого: семь с полтиной, шелковый!
— Можно из сатинета… Оно то же самое, под шелк, — с увлечением сказала Матрена Степановна.
Андрей Иванович кинул на нее злой взгляд, как будто ее вмешательство расстраивало ход его мыслей, и сказал:
— Мыла тоже есть… хорошие! На Покровке в аптекарском магазине у г. Зуля. А еще лучше в новом магазине. Ну, мыла хороши, а тоже дороги: под № 4711, называемое «Тридас». Знаете?
— Признаться, Андрей Иванович, не знаю…
— Хорошо мыльцо! Семьдесят пять копеек кусок. Похуже — пятьдесят копеек. Придает мягкость коже. На лицо наводит колер.
— Что вы это, Андрей Иванович, — сказал я, — с каких пор стали таким щеголем?..
Матрена Степановна опять кинула на меня взгляд, которым, кажется, хотела напомнить о лавочнице, но Андрей Иванович уже изменил ход своей капризной мысли.
— Ни к чему все! — сказал он уныло и глубоко задумался, отставив от себя стакан. Несколько минут он смотрел кверху, где ширилась все больше темная туча. Она выглядывала из-за горы еще в то время, когда я подходил к деревне. Теперь мы сидели на горе, а туча тихо, незаметно, но непрерывно развертывалась, как бы стараясь невзначай накрыть нашу беспечную компанию. В воздухе было томительно тихо, как перед грозой.
— Нет… — сказал Андрей Иванович, как будто что-то читая своими тусклыми глазами в ее мглистых очертаниях. — Имею я себе в предмете три счастья… Первое дело: уеду в Петербург!..
Читать дальше