Дмитрий Мамин-Сибиряк - Лебедь Хантыгая

Впервые напечатана в 1891 году в сборнике «Русские ведомости» в пользу голодающих».

В ЦГАЛИ хранится незаконченный отрывок легенды под названием «Ак-Бозат». Содержание этой рукописи настолько напоминает «Лебедя Хантыгая», что воспринимается как один из его вариантов. Главное действующее лицо здесь тоже хаким, поющий песни и своим искусством оказывающий огромное воздействие на умы и сердца слушателей. «Песни Ак-Бозат, – говорится там, – как воры темной ночью, прокрадывались в самые черствые души, и тот, кто их слушал, точно просыпался, открывая в собственном сердце несметные сокровища. Песни Ак-Бозат заставляли богатых думать о бедных, счастливых о несчастных, сильных о слабых, умных о глупых, и везде, где проносилась такая песня, точно расцветала весна… Старый молодел, несчастный забывал свое горе, больной чувствовал себя здоровым, – вот что делала могучая песня Ак-Бозат. Это было чудо, дар неба, лучшее сокровище…»

Печатается по тексту: Д. Н. Мамин-Сибиряк, «Лебедь Хантыгая» издание Вятского товарищества, Спб., 1911 год, в серии «Народная библиотека». Устранены погрешности, обнаруженные в предыдущих изданиях.

– Где хаким [Хаким – ученый, учитель. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] Бай-Сугды? Где лебедь Хантыгая? – спрашивал Бурун-хан своих придворных. – Отчего мои глаза не видят славу и гордость моего государства? Где он, слеза радости, улыбка утешения, свет совести, – где хаким Бай-Сугды, лебедь Хантыгая?

Мурзы, беки, шейхи, тайши [Тайша – калмыцкий старшина] и князьки, присутствовавшие в палатке Бурун-хана, опустили головы и не смели взглянуть на своего повелителя, точно они все чувствовали себя виноватыми. В сущности, они просто боялись огорчить Бурун-хана печальным известием и вызвать его неудовольствие.

– Отчего вы все молчите? – спрашивал Бурун-хан, грозно сдвигая седые брови. – Отчего никто из вас не хочет сказать правды?.. Впрочем, это смешно – требовать правды от людей, которые хотят заменить мне и мои глаза, и мои уши, и мои руки, чтобы лучше пользоваться моей слепотой, глухотой и бездеятельностью… Один хаким Бай-Сугды говорил мне правду, а я не вижу его.

Еще ниже наклонились старые и молодые головы мурз, беков, тайшей и князьков, и опять никто не посмел проронить ни одного слова. Тогда смело выступила вперед красавица Джет, любимая дочь Бурун-хана, и, преклонив одно колено, сказала:

– Отец мой, прости мне мою смелость, что я решилась сказать тебе то, о чем молчат другие.

Седые ханские брови распрямились, морщины на ханском лбу исчезли, грозные ханские глаза глянули весело: разве найдется такой человек, который может рассердиться на красавицу Джет?

– Говори, Джет, моя газель.

– Отец, хаким Бай-Сугды уже давно совсем изменился, так что ты его не узнаешь… Он больше уже не складывает своих чудных песен, которые распевает весь Хантыгай. Да… Хаким Бай-Сугды заперся в своей палатке и никуда не выходит. Вот уже полгода, как он заскучал, а его жены проплакали сбои глаза… Кто-то попортил солнце Хантыгая, и оно скрылось за тучу.

Хан опять нахмурился и велел привести хакима Бай-Сугды, а красавица Джет поместилась за шелковой занавеской. Когда старый хаким, с длинной седой бородой, вошел в палатку, девушка тихо заиграла на золотой арфе и запела самую лучшую песню, какую только когда-нибудь сложил Бай-Сугды:

Алой розой смех твой заперт,

Соловьиной песни трепет

На груди твоей таится…

Никто в целом Хантыгае не умел петь лучше Джет, и все лица повеселели, а Бурун-хан посмотрел на хакима с улыбкой. Улыбнулись и мурзы, и беки, и шейхи, и тайши, и князьки, как живое зеркало Бурун-хана. Один хаким Бай-Сугды стоял перед ханом, опустив глаза, и на седых ресницах у него повисли слезы.

– Хаким Бай-Сугды, лебедь Хантыгая, что сделалось с тобой? – спросил Бурун-хан. – Никто тебя не видит… Может быть, у тебя есть какое-нибудь горе? Может быть, износилось твое платье? Может быть, твои стада постигло несчастье? Может быть, наконец, ты недоволен мной?..

Поднял голову хаким Бай-Сугды и сказал:

– Всем я доволен, Бурун-хан, и все у меня есть, даже больше, чем нужно одному человеку… Я, как пылинка в солнечном луче, купаюсь в твоей милости.

– Может быть, похолодело твое сердце, хаким Бай-Сугды, и нужна новая пара газельих глаз, чтобы воскресить в нем молодую радость?..

– О, Бурун-хан, у меня семь жен, семь красавиц, и мне достаточно молодых радостей, – с горькой усмешкой ответил седой хаким.