Николай Лесков: Некрещеный поп

- Жинка! Христя! отопри скорее. Керасивна не откликалась.

- Тпфу ты, лихая баба: чего это она вздумала запереться и так скоро заснула! Христя! ей! жинка! Отчини!

Ничего не было: словно все замерло; даже и свинья спит, и та не хрюкает.

"Вот так штука! - подумал Керасенко, - ишь как заснула! Ну да я вылезу через тын на улицу да подойду к окну; она близко у окна спит и сейчас меня услышит".

Он так и сделал: подошел к окну и ну стучать, но только что же он слышит? - жена его говорит:

- Спи, человиче, спи: не зважай на то, що стучит: се чертяка у нас ходыт!

Казак стал сильнее стучать и покрикивать:

- Сейчас отчини, или я окно разобью. Но тут Христя рассердилась и отозвалась:

- Кто это смеет в такую пору к честным людям стучаться?

- Да это я, твой муж,

- Какой мой муж?

- Известно какой твой муж - Керасенко.

- Мой муж дома, - иди себе, иди, кто ты там есть, не буди нас: мы с мужем вместе обнявшись спим.

"Что это такое? - подумал Керасенко, - неужели я все сплю и во сне вижу, или это взаправду деется?".

И он опять застучал и начал звать:

- Христя, а Христя! да отопри на божию милость. И все пристает, все пристает с этим; а та долго молчит - ничего не отвечает и потом опять отзовется:

- Да провались ты совсем, - кто такой привязался; говорю тебе, мой муж дома, со мною рядом обнявшись лежит, - вот он.

- Это тебе, Христя, може показывается?

- Эге! спасиби тебе на том! Що же, хиба я така дурна, чи совсем нечувствительна, що ни в чем толку не знаю? Нет, мне это лучше знать, що показывается, а що не показывается. Вот он, вот мой чоловик, у меня совсем близенько... вот я его и перекрещу: господи Иисусе, а вот и поцелую: и обниму и опять поцелую... Так добре нам вместе, а ты, недобрый потаскун, иди себе сам до своей жинки - не мешай нам спать и целоваться. Добра ничь - иди с богом.

"Фу ты, сто чертов твоему батькови: что это за притча! - пожимая плечами, рассуждал Керасенко. - Чего доброго, я, перелезши через тын, не обознался ли хатою. Только нет: это моя хата".

Он отошел на другую сторону широкой деревенской улицы и стал считать от колодца с высоким журавлем.

- Первая, вторая, третья, пятая, седьмая, девятая... Вот это и есть моя девятая.

Пришел: опять стучит, опять зовет, и опять та же история: нет-нет отзовется женский голос, и все раз от раза с большим неудовольствием и все в одном и том же смысле:

- Иди прочь: мой муж со мною.

А голос Христа - несомненно ее голос.

- А ну, если твой чоловик с тобою, - пусть он заговорит.

- Чего ему со мною говорить, як мы уже все обговорили.

- Да я хочу послушать: есть ли там у тебя чоловик?

- А вже же есть: вот ты слухай, як мы станем целоваться.

- Тпфу, пропасти на них нет: в самом деле целуются, а меня уверяют, что я - не я, и куда-то совсем прочь домой посылают. Но погоди же: я не совсем глупый - пойду соберу людей, и пусть люди скажут: мой это док или нет, и я или кто другой муж моей жинки. - Слушай Христя: я пойду людей будить.

- Да иди, иди, - отвечает голос, - только от нас отчепысь: мы вот двоечко нацеловались и смирненько обнявшись лежим, и хорошо нам. А до других ни до кого дела нет.

Вдруг и другой, несомненно мужской голос то же самое утверждает:

- Мы двоечко нацеловались и теперь смирненько обнявшись лежим, а ты ступай к черту!

Ничего больше не оставалось делать: Керасенко убедился, что в его звании под бок к Христе подкатился кто-то другой, и он пошел будить соседей.

IX

Долго или коротко это шло, пока очумевший Керасенко успел добудиться и собрать к своему дому десятка два казаков и добровольно последовавших за мужьями любопытных казачек, - а Керасивна оставалась в своем положении и все уверяла всех, что со всеми с ними мара, а что ее муж с нею дома, лежит у нее на руке, и в доказательство не раз заставляла всех слушать, как она его целует. И все казаки и казачки это внимали и находили, что это никак не может быть фальшь, потому что поцелуи были настоящие, и притом из-за окна, хотя не особенно внятно, а все-таки хорошо слышался мужской голос, который, по уверению Керасивны, принадлежал ее мужу. И все слышали, как этот голос один раз приблизился к самому окну и оттуда, всех ужасая, сказал:

- Що вы, дурни, за марою ходите? - я дома лежу со своею жинкою; а это вас мара водит. Дайте ей всякий по одному доброму прочухану наотмашь, - она враз и рассыпется.

Казаки перекрестились, и кто из них ближе стоял к Керасенке, тот первый и съездил его изо всей силы по потылице, - но сам тотчас же дал тягу: а его примеру последовали другие. И Керасенко, получив от каждого по тумаку наотмашь, в одну минуту был жестоко исколочен и безжалостно брошен у порога своей заколдованной хаты, где какой-то коварный демон так усердно замещал его на супружеском ложе. Он более уже не пытался облегчить своего горя, а только, сидя на снежку, горько плакал, как совсем бы казаку и не пристало, и все как будто слышал, что его Керасивна целуется. Но, к счастью, все мучения человеческие имеют конец, - и это терзание Керасенки кончилось, - он заснул, и ему снилось, будто его жена взяла его за шиворот и перенесла на хорошо ему знакомую теплую постель, а когда он проснулся, в самом деле увидел себя на своей постели, в своей хате, а перед ним у припечки хлопотала, стряпая клецки с сыром, его молодцеватая Керасивна. Словом, все как следует - точно ничего необыкновенного и не случилось: ни про поросенка, ни про мару и помина не было. Керасенко же хотя и очень желал об этом заговорить, но не знал: как за это взяться?