Николай Лесков: Несколько слов о духоборских и других сектах

Этим высокопреосвященный Арсений закончил свои указания на необходимые, по его мнению, реформы в устройстве духовенства и затем переходит к предложению "деятельнейших мер собственно против сект" (стр. 162), что составляет любопытнейшую и самую замечательную часть его записки. Вот эти меры: 1. "Обратная передача сект и сектантов под непосредственное заведывание духовного начальства, так, чтобы как наблюдение за ними, так и дознание и исследование производимы были лицами духовными, для большего, впрочем, беспристрастия при депутате с гражданской стороны. Что же касается до обращения сектантов в православие, то от одной мысли, что они снова передаются в ведение духовного начальства, дело сие быстро подвинется: надзор духовный несравненно будет для них чувствительнее полицейского" (162 и 163). Выписав этот пункт, я чувствую такую нравственную тяжесть, что хотел бы лучше ничего о нём не сказать, но долг совести и любовь к вере отцов моих понуждает меня вымолвить, что я страшусь: не заслужат ли наши архиереи и священники всеобщее презрение обращаемых, если они станут стараться о том, чтобы их духовный надзор был "чувствительнее полицейского". Но этого мало: митрополит Арсений, установляя сильнейший надзор, не упраздняет и слабейший: на стр. 164 его высокопреосвященство говорит: "само собою разумеется, что надзор духовный не исключает и полицейского"... Кое ли общение им приличествует?.. Вторая мера: "соединение сектантов всякого рода на жительство в одном каком-либо месте, хотя бы даже внутри России, но с тем, чтобы они далее определенной черты ни под каким предлогом не могли отлучаться; с православными, кроме местных чиновников и духовных, не имели никакого сообщения; торговлею довольствовались бы только внутреннею - внешнюю же производили бы через агентов правительства. Мера сия хороша тем, что, не представляя собою ничего жестокого, ни притеснительного, ведет прямо к цели, а благодать Божия ниспошлет свою всесильную помощь и довершит остальное". "Если же сие предположение по каким-либо причинам не получит одобрения, то для успеха обращения сектантов полезно: а) временное, впрочем бессрочное, удаление в монастыри ересеначальников и расколовожатаев и б) воспрещение сектантам нанимать в рекруты православных" (что, - снова замечу, - не допускалось по IV т. св. зак., а ныне, со введением новых положений о воинской повинности, совсем не имеет смысла). Заботясь о предупреждении новых отпадений, высокопреосвященный Арсений предлагает следующее (стр. 165 и 166): "а. Лишить сектантов, и преимущественно молокан, права приобретать покупкою или брать в арендное содержание земли и лесные дачи, также владеть мельницами и так называемыми рушалками или крупяными машинами, заводами и постоялыми дворами". "б. Тех из сектантов, которые живут в уездах и в селениях по одному или по два семейства единственно на соблазн других, перевести в другие уезды и селения, где их находится в большем количестве и где удобнее будет надзирать за ними". "в. Всем управляющим имениями подтвердить строжайше, чтобы они управляемым ими крестьянам в один из постов давали неделю свободы, дабы последние могли приготовиться к исповеди (и) святому причастию, а в воскресные и праздничные дни отпускали и даже побуждали их ходить в церковь к богослужению". Этим записка высокопреосвященного Арсения оканчивается. Последний, заключительный пункт этого интереснейшего исторического документа, появившегося в февральской книге "Трудов Киевской Духовной Академии" за 1875 год, напечатан как бы при полном забвении освободительного манифеста, уничтожившего крепостную зависимость, после чего, крестьяне ни от каких управляющих имениями не зависят и те не могут ни удерживать их от церкви, ни посылать в нее. Тому же забвению совершившихся фактов должны быть приписаны и заботы о недозволении рекрутского найма, которого теперь более не существует, а потому об этих двух пунктах записки говорить нечего, и мы обратимся к другим пунктам, в коих предлагаются меры иного свойства. Главнейшее из мероприятий, предлагаемых митрополитом киевским, есть, конечно, выселение сектантов из среды православных и переселение их в особую местность, с лишением права выезда и свободы деловых и общественных соотношений с несектантами. "Мера сия, по словам всемилостивейшего киевского архипастыря (стр. 164), хороша тем, что, не представляя собою ничего жестокого и притеснительного, ведет прямо к цели"... Я опасаюсь, что рассуждение о нежестокости и непритеснительности этой меры многим покажется просто ирониею, и я не стану доказывать, что жесточе и притеснительнее этой меры ничего нельзя выдумать, ибо выселить людей из одного места, перевесть их в другое, поселить их там против воли и вдобавок еще связать ограничениями в праве промысловых сношений, - это в существе значит не что иное, как в корень их разорить и покрыть их позорнейшим бесславием перед всем христианским миром. Но я не буду развивать этой мысли, которая сама по себе ясна с первого взгляда; а я укажу лишь на практическую сторону пересыльных операций, рекомендуемых киевским владыкою. Во 1-х, где мы можем приготовить ссыльное место для сектантов? Место это должно быть очень пространно, потому что у нас сектантов много, а при усилении гонения на них число их, конечно, еще более увеличится, ибо народ наш и на сей раз не изменит своего убеждения, что "не та истинная вера, которая мучит, а та, которую мучат". "Не даде бо нам Бог духа страха" (2 Тимоф., 1, 7): они станут "в терпении стяжать души" и удивят всех и своим характером и своим числом: место для них потребуется очень большое... Где же оно? В средине государства такого места не выберешь: здесь и так все уже заселено, да и притом тут неудобно надзирать за общением сектантов с несектантами. Иначе пришлось бы закрыть проезжие дороги и оцепить границу ссыльного места кордоном. Надо поискать просторное место для сектантов по окраинам. Предположим, что для них, например, отведут Архангельскую губернию; но тогда надо же прежде подумать: куда убрать отсюда всех православных, живущих ныне в Архангельской губернии? Всеконечно необходимо начать с того, чтобы выселить отсюда всех православных, дабы они не смесились с сектантами, которых погонят на их место, иначе опять произойдет смешение и на новых местах явится то же самое, что было на старых. Стало быть, не может быть спора, что прежде самих здешних православных надо куда-нибудь переселить... Куда?.. Опять требуются новые местоназначения... А если эти православные возропщут и скажут: "Не трогайте нас; мы здешние и здесь хотим жить и умереть... За что вы нас тревожите?" Право, не знаю, что им тогда ответят, за что их сгоняют с насиженного места на другое, отдаленное и незнаемое? Не выйдет ли тогда, что эти люди "страдают за православную веру?" Теперь обратимся к так называемой политике, которой высокопреосвященный Арсений дает очень веское значение в оценке достоинств сектантского учения. Допустим, что у сектантов действительно есть свои смелые политические убеждения, простирающиеся до того, что они даже сомневаются (стр. 153), "неужели и Закревский был поставлен от Бога". Если это так и сектанты эти отказываются верить, что "и Закревский был поставлен от Бога", то при каких обстоятельствах это может обнаружиться более резкими проявлениями: тогда ли, когда все люди подобных убеждений рассеяны по лицу всей земли вперемежку с людьми, имеющими другой взгляд на назначение Закревского, или тогда, когда указываемых митрополитом вольнодумцев соберут от всех концов в одно место и они представят плотное население в несколько миллионов (положим, хоть в три) и при единстве своих взглядов скрепят свой союз еще единением в ненависти к истязующему их правительству? Два ответа на этот вопрос невозможны; старая политическая доктрина основательно учит, что люди, рассеянные им и не имеющие центра действий, всегда гораздо безопаснее для власти, чем те же люди, собранные вместе... Но идем далее: предположим, что правительство, во уважение церковного авторитета митрополита Арсения, по его слову двинуло бы переселение народов России с места на место. Представляю каждому вообразить себе эту ужасную картину повсеместного плача, сортировки людей и высылки их, по указанию духовных лиц, а также эти перекочевки целыми группами, с детьми, скотом и всяким скарбом... Поистине это было бы нечто вроде великого переселения народов под конвоем, ибо иначе народы эти, собранные в большую группу, пожалуй, и не дойдут по маршруту... Но допустим, что и эта "нежестокая и непритеснительная мера" (164) благодаря великой скромности русского народонаселения совершилась благополучно: что же тогда? Живые люди не могут оставаться в неподвижности сердца и мысли, и среди переселенных сектантов может начаться движение в сторону церкви. (Имея в виду довольно частые в наше время обращения в православие сектантов и даже иноверцев, такие случаи нельзя считать невозможными.) И что же тогда, как быть с покаявшимися и обратившимися? Очевидно, их нельзя будет оставлять среди коснеющих в своем заблуждении, и надо их снова как можно скорее куда-нибудь выселить... Куда же? опять на старые места; но там уже дом их пуст, или на селе их сеет другой. И где же будет граница этим расселениям и когда придет им конец?.. Что за страшную и неблагодарную работу должно будет принять на себя с этою мерою правительство, перед которым все государство явится не в нынешнем положении мирной страны, а в плачевном состоянии какого-то пересыльного церковного этапа. Но митрополит киевский и сам сознает, что рекомендуемое им переселение народа нелегко, и на случай, "если предположение сие по каким-либо причинам не получит одобрения" (164), он предполагает другую меру (165): "временное, но бессрочное удаление в монастырь ересеначальников". Бессрочное заключение людей в монастыри то же самое, что вечное заточение: это одно из тягчайших наказаний, каким заменяется только смертная казнь. Предоставляю каждому судить, насколько это сообразно мере вины и сродно евангельскому учению? Этою мерою ставится такая дилемма: "или измени своим убеждениям, или ты никогда не выйдешь из монастыря, где все противно твоему духу и твоим мыслям!" Дилемма страшная и гораздо более сродная римскому древнеимператорскому духу, чем духу любви евангельской. Но посмотрим, как это может отозваться на самих монастырях? Нельзя скрывать, что монастыри наши и в настоящее время несут на себе много нареканий и не пользуются большим уважением; но если так относятся к монастырям-обителям, то как станут относиться к монастырям-тюрьмам, какими они рискуют явиться по мысли высокопреосвященного Арсения? Предполагаемая киевским митрополитом мера обращения монастырей в довечные тюрьмы согласна ли с идеею учредителей нашего монастырского общежительства? Я утверждаю и, если об этом может быть спор, берусь ответственно доказать, что она несогласна. В монастырь сходятся люди единомышленные для того, чтобы воспитать свой дух в одних правилах; какое же место между ними еретику, человеку противумысленному и, стало быть, для всей братии чуждому по вере? Что сказать, если тот или другой твердого характера настоятель монастыря (каковые, к чести нашего иночества, еще водятся) не примет еретика, дабы охранить братию от соблазна, или если сама братия потребует, чтобы противумысленный ей еретик вышел из ограды монастырской? А такие примеры возможны, и даже очень недавно были: многочтимый старец Иона, строитель Троицкого монастыря в Киеве, не хотел взять присланного к нему штундиста и, подчинясь этому только в силу особых давлений, все-таки не успокоился до тех пор, пока освободился от этого гостя, а второго экземпляра вовсе не принял и, конечно, был прав, ибо берег братию от "духа лестча". Я опасаюсь, что предполагаемое запискою митрополита Арсения обращение монастырей в довечные тюрьмы для сектантов нанесет последний и решительный удар этим учреждениям; оно может отвратить от них всех людей, исполненных христианского духа. Но мне могут заметить: как же духовенству держать себя по отношению к сектантам? Я считаю и себя и всякого христианина свободным от обязанности отвечать на этот вопрос, на который есть положительный и ясный ответ в Новом Завете; вот этот ответ: (Матфея, гл. 18): "Если же согрешит против тебя брат твой, поди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего. Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово. Если же не послушает их, скажи Церкви, а если и Церкви не послушает, то да будет тебе, как язычник и мытарь". В Толковом Евангелии и в Беседах Иоанна Златоуста смысл этого изречения истолкован так: "Не считай более упорного своим братом и прекрати с ним христиански-братское общение, чтобы не заразиться его болезнию". Мы наших отпадших братий обличали, мы возвестили о них церкви и они ни нас, ни всей церкви не послушались, - значит, они нам теперь по вере люди чужие, а апостол Павел не велит нам судить веры чужих нашей вере людей (Посл. к римлянам, гл. 14, ст. 4): "Кто ты судяй чуждому рабу! Перед своим Господом стоит он или падает; силен Бог восставит его". Принимая это с верою, "мыслим убо верою оправдатися" (Рим., 3, 28). Отпадения от церкви совершаются не в одном нашем слое русского общества: они так же идут вверху, как и внизу: всем ведомо (кроме тех, которые ничего не хотят ведать), что в Петербурге, где ежегодно собираются все наши митрополиты, одновременно с ними прибывают из чужих краев особливые вероучителя, "имущий образ благочестия, силы же его отвергшиеся, поныряющие в домы и пленяющие женищь, всегда учащася и николиже в разум истины приити могущие" (2 Тимоф., 3, 5-7). Что же сделано всем сонмом наших иерархов против сих "поныряющих в домы и пленяющих женищь"? Ни-че-го! А тут, кажется, много бы можно сделать и сделать в самом христианском духе: "учаще человецы растленны умом и неискусны о вере". Читать дальше