Николай Лесков: Пагубники

Это довременно погибшее дитя теперь напоминает собою зеленый недозрелый плод, который сорвала варварская, бесхозяйственная рука. Наступает время, что о ней надо плакать, о ней надо жалеть, и вот родители пишут ей: "мы наслышались, как ты живешь и не по званию ходишь, но мы тебя так не благословляли, а всегда тебя учили: веди себя честно. И нынче тебя в том же благословляем и просим пришли нам кофию и чаю, и сахару, и денег тридцать рублей на починку платья, да относильных платьев сестрам". Отсюда на деревенских девушках появляются те алые, зеленые и голубые обноски, самый цвет которых на городской улице сверкает чем-то зазорным. Родители не обращают на это никакого внимания: они думают, что они вполне правы, что они всегда прекрасно поступали, - они только просили кофию и чаю, и денег, но всегда писали: "веди себя честно". Они нимало не повинны в том, если что-нибудь нечестное случилось с их дочкой... Они думали, что она может брать чай и кофий у хозяев или даром у лавочника, а "посылать деньги" она могла... так себе откуда-то... Падение совершилось: это - ужасного значения шаг в жизни девушки, а между тем как он делается иногда легко и просто! В числе корреспонденции, которые сделались мне известны в это короткое время, пока я слышу о заботах, клонящихся к тому, чтобы оцеломудрить наши города, - есть одна историйка, чрезвычайно характерная и трогательная по своей архаической простоте. В сановитом и очень достаточном, но простом по своим обычаям петербургском семействе в числе прислуги жила девочка шестнадцати лет, которую мы здесь назовем хоть Грушею. Она происходила из крестьян Петербургской губернии Ямбургского уезда и пришла в этот дом 14-ти лет. Здесь ей платили сначала 2 рубля в месяц, потом 3 и, наконец, 4 рубля; но главное - ее здесь любили и берегли, как свое дитя. Девочка жила как будто в родной семье, с тою разницею, что эта семья была более нравственная и более разумная, чем та родная семья, которая воспитала дитя в деревне. Груше строили платьица и обувь, стараясь сделать ей все хорошо и дешево; Груша жила в одной комнате с барышней и пила чай с няней, а вечером шила у одной лампы с хозяевами и "слушала книжки". Ее научили читать и писать, ознакомили со словом Божиим и приучили уважать труд и хранить скромность и умеренность. Девочка была некрасивая, но очень смышленая и очень сердечная. Все позволяло надеяться, что из нее со временем должна выйти хорошая и вполне честная женщина, но не тут-то было. Та безукоризненная, по мнению многих, "деревенская среда", где будто нравы очень чисты, настигла свое дитя в его городском приюте. Родственные проделки над Грушею были приблизительно те же, что и везде, и проделаны они были по всем статьям родительской программы: сначала просьба - "пришли чаю, сахару и кофию, и на паспорт", - а далее, немножко позже: "чаю, сахару, и кофию, и денег десять рублей", и так пошло далее как по-писаному. Между тем девочка сама рассказывала, и хозяева ее другими путями знали, что родители этой девочки "по крестьянству люди нескудные". У них были и поля, и луга, и берег озера, и кони, на которых зимою отец и брат Груши приезжали в Петербург извозничать; но от всего этого Груше не становилось легче, - напротив, с приездом отца и брата ей было еще хуже. Отец поездит, поездит, и заедет к дочке: "Дай полтинник - я другой день без почина". Девочка стыдится, плачет и выпрашивает у хозяев. Через неделю ее посещает брат: "Дай полтину - я оглоблю сломал в трактире на дворе - меня теперь со двора с лошадью не спущают". Девочка отказывается и плачет, говорит: "проси у отца - отец даст". - Нет, - отвечает брат: - отец не даст - он лаять станет. Девочка плачет. - Вы меня, - говорит, - всю испили с отцом, а потом еще мать приедет - та просить станет, а мне самой одеться будет не во что. Брат, как человек опытный, посмотрел на сестру и говорит: "Отчего же? отчего другие смотри-ка как одеваются". - Другие, - отвечает застенчиво девочка, - мне за другими не угоняться. - Отчего же так? - Не хочу говорить. - Разумеется, нечего говорить. Девочка уже умела понимать смысл таких слов... Их оскорбительное значение сначала вывело ее из себя: она бросила брату полтинник и, плюнув ему в лицо, сказала, чтобы он не смел никогда приходить к ней. Тот назвал ее дурою, обтерся, но полтинник взял и - его пропил. Но едва девочка оградилась от родства с мужской стороны, как деревня подходит к ней с наиболее чувствительной, с женской линии: к девочке является с деревенскими гостинцами присыльная деревенская тетка. Читать дальше