Николай Лесков: Разбойник

- А скоро они придут от чиновника-то? Баба плюнула на два пальца и сорвала имя нагоревшую светильню у свечки.

- Должно, скоро будет. Даве еще, где светло, пошли.

Выпили по чашке, по другой, на дворе скрипнули ворота и послышался говор. Через минуту в сени вошел высокий мужик с лицом не столько суровым, сколько раздосадованным и сердитым. Он нам не поклонился и прошел прямо в избу.

- Мякитка еще не был? - спросил он у бабы как-то нетерпеливо и раздражительно,

- Не был.

- А ты чего огня-то не зажжешь? Собирай вечерять. Он снова показался в дверях избы и, не говоря нам ни одного приветственного слова, прямо сказал;

- Тарантас-то на двор бы втянуть,

- Чего на двор? Мы хотим ехать.

- Самая теперь езда! - проговорил он вполголоса и, обернувшись к бабе, закричал громко: - Собирай ужинать-то! Аль оглохли?

Из избы послышалось: "Полно горло-то драть, неш не видишь, собираю".

Мужик пошел на двор, и там опять послышался говор. Через несколько минут у самой сенной двери старческий голос сказал: "Усыпал, аль не слышишь? ведь сказал, что усыпал, едят".

Вошел старик, белый как лунь и немножко сгорбленный.

- Чай-сахар, купцы почтенные! - сказал он.

- Просим покорно, дедушка! - ответил ему приказчик, но он, очевидно, счел это приглашение за самую обыкновенную фразу и не обратил на него никакого внимания.

- Ехать хотите? - спросил он, опершись руками о наш стол.

- Хотим ехать.

- Нужно, видно, очень?

- Да, нужно.

- На ярманку?

- Да.

- Ехать-то не ладно, - сказал он, подумавши, смотря попеременно всем нам в глаза.

- Что так?

- Да ишь вон все шалят.

- Шалят?

- Да, баловают, пусто им будь. Теперь вот третий день казаков расставили. Бекет у лощинки поставили, а вчера тут вот сусед вез баринка в своем тож кипаже: весь задок-то истрошили.

- Кто ж это?

- А господи его ведает.

- И никто не видал?

- Барин, знамо, в задку сидел, и с барыней; да не чуяли, а лакей, знать, клевал на козлах. Кому видеть-то?

- А ямщик?

- Да и ямщик, може, не видал.

- А може и видел? - спросил Гвоздиков.

- Кто ж его знает? може и видел. Что поделаешь-то с врагом-то с этаким?...

- Отчего?

- От праздника, - тем же нервным голосом ответил внезапно вошедший с фонарем и с уздою в руках муж принявшей нас бабы.

Никто не отвечал. Всем было очень неприятно.

- Едут как оглашенные, - продолжал, ни к кому не обращаясь, мужик. Говоришь: обожди, повремени: где тебе! слушать не хотят, а там тягают нашего брата да волочат.

- Да чего ж тягают? - спросил приказчик.

- Спроси их чего.

- Ну, не видал ли? не слыхал ли чего? спрашивают, - проговорил ласково старик.

- Что ж! сказал, да и к стороне.

- Чего не к стороне.

- Все пытают тебя и так и этак, - прибавил старик, - все добиваются того, чего, може, и не видал.

- Ну и скажи.

- Что сказать-то? - спросил опять молодой.

- Правду.

- Правду! правда-то нонче, брат, босиком ходит да брюхо под спиной носит.

Баба вынесла большую чашку с квасом, в котором что-то плавало, поставила ее около нас на конце стола, положила три деревянные ложки и краюшку хлеба. Оба мужика и баба перекрестились на дверь, в которую глядел кусок темного неба, и начали ужин; старик присел около купца, а молодой и баба ели стоя. Гвоздиков опрокинул чашку и пошел на смену желтоглазому. Вошел желтоглазый, сел, налил чашку, откусил сахару и, перекрестившись двумя перстами, начал похлебывать.

- А ехать теперь не годится, - сказал он, допив первую чашку и протягивая руку к чайнику.

- Чего так? - спросили мы почти все. Хозяева продолжали ужинать и, невидимому, не обращали на наш разговор ни малейшего внимания.

- Говорят, очень уж шалят по ночам.

- Нас пятеро.

- Так вас и побоялись, пятерых-то, - вставил крестьянин.

- А ты-то шестой будешь.

- А я что? Мне неш видно? Мое дело знай гляди дорогу.

- Ямщику где, батюшка, ваше степенство? - говорил старик. - Ямщик порой что и видит, так не видит.

- Отчего ж так?

- Да так.

- Да отчего же не крикнуть седокам-то?

- А как назад-то поеду, тогда кому крикну? - спросил опять молодой.

- А тогда чего кричать?

- Да того ж самого.

- И-и, - нельзя, купцы честные, - сказал старик. - Вас-то сдашь, надо вертаться, а он те тут где-нибудь со слягой и караулит, да, гляди, с товарищем. Животов отнимет, а то и веку решит!

- Ну, вздор!

- Чего вздорить-то. Неш не бывальщина? - встрел опять молодой.

- Нельзя, родной, никак нельзя нам ничего с ними поделать, - сказал старик.

- Храбрые вы уж такие, видно.

- Вот те и храбрые. Храбрись не храбрись, а храбрее мира не будешь, опять заметил молодой.