Николай Лесков: Шерамур

- Ученики ваши?

- Ребятишки отцам рассказали: "Учитель, мол, питерский, а не знает: почему сие важно в-пятых? Батюшка спросил, а он и ничего". А отцы и рады: "какой это, подхватили, учитель, это - дурак. Мы детей к нему не пустим, а к графинюшке пустим: если покосец даст покосить - пусть тогда ребятки к ней ходят, поют, ништо, худого нет". Я так и остался.

- Ни при чем?

- Да, так ходил, думал до осени, но тут... подвернулось...

- Новая история?

- Да, из-за пустого лакомства.

Понятно, нетерпение знать: как и какая сладость сей жизни соблазнила Шерамура? Почему сие было важно в-пятых?

Дело это содержалось в англичанке.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Пожилая дама, о которой заходит речь, была особа, описания которых не терпит английская литература, но которых зато с любовью разработывает французская. Смелейшие из английских писателей едва касаются одной стороны их ипокритства, но Тэн обнаружил и другие свойства этих тартюфок. Их вкус мало разборчив, их выбор падает на то, что менее афиширует. В большинстве случаев это бывает собственный кучер или собственный лакей. Внешняя фешионабельность и гадкая связь идут, ничего не нарушая и ничему не препятствуя. Если нет собственного кучера и лакея, тогда хорош и католический монах. Эти лица пользуются очень хорошею репутациею во многих отношениях, особенно со стороны скромности. Вообще английский культ дорожит в таких обстоятельствах скромностью субъекта и таким его положением, которое исключало бы всякое подозрение. Шерамур был в этом роде. Но тут дело было несколько лучше: по тонким навыкам старой эксцентрички Шерамур ей даже нравился. Она была свободна от русских предрассудков и не смотрела на него презрительными глазами, какими глядела "мизантропка", опрокидывающая свою ипохондрию, или ее камеристки, этот безвкуснейший род женщин в целой вселенной. Крепкий, кругленький, точно выточенный торс маленького Шерамура, его античные ручки, огневые черные глаза и неимоверно сильная растительность, выражавшаяся смолевыми кудрями и волнистою бородою, производили на нее впечатление сколько томное, столько же и беспокоящее. Он представлялся ей маленьким гномом, который покинул темные недра гор, чтобы изведать привязанность, - и это ничего, что он мал, но он крепок, как молодой осленок, о котором в библии так хорошо рассказано, как упруги его ноги и силен его хребет, - как бодро он несется и как неутомимо прыгает. Она знала в этом толк. Притом он был franc novice {Добровольный послушник (франц.).} - это возбуждало ее опытное любопытство, и, наконец, он молчалив и совершенно не подозрителен.

И вот мало-помалу, приучив его к себе во время его болезни, англичанка не оставляла его своим вниманием и тогда, когда он очутился без дела и без призора за то, что не знал: "почему сие важно в-пятых?"

Она была терпеливее графини и не покидала Шерамура, а как это делалось на основании какого-то текста, то графиня не находила этого нимало странным. Напротив: это было именно как следует, - потому что _они_ не так как мы примемся да и бросим, а _они_ до конца держатся правила: fais ce que tu dois. {Исполняй свой долг (франц.).}

И та действительно держалась этого правила: она учила Шерамура по-французски, употребляла его для переписки "стишков" и "трактатцев" и часто его подкармливала, спрашивая на его долю котлетку или давая ему каштаны или фисташки, которые он любил и ел презабавно, как обезьяна.

Все это шло в своем порядке, пока не пришло к развязке, самой неожиданной, но вполне соответственной дарованиям и такту Шерамура. Но это замечательнейшее из его приключений нельзя излагать в молх сокращениях, оно должно быть передано в дословной форме его собственного рассказа, насколько он сохранился в моей памяти.

- Она, - говорит Шерамур, - раз взяла меня за бороду, - и зубами заскрипела. Я говорю: "Чего это вы?"

"Приходи ко мне в окно, когда все уснут".

Я говорю:

"Зачем?"

"Я, - говорит, - тебе сладости дам".

"Какой?"

Она говорит:

"Кис-ме-квик".

Я говорю:

"Это пряник?"

Она говорит:

"Увидишь".

Я и полез. Из саду невысоко: она руку спустила и меня вздернула.

"Иди, - говорит, - за ширмы, чтобы тень не видали".

А там, за ширмой, серебряный поднос и две бутылочки: одна губастая, а одна такая.

Она спрашивает:

"Чего хочешь: коньяк или шартрез?"

"Мне, - говорю, - все равно".

"Пей что больше любишь".

"Да мне все равно, - а вот зачем вы так разодеты?"

"А что такое?"

"То, - говорю, - что мне совестно - ведь вы не статуя, чтоб много видно".