Николай Лесков - Страна изгнания

Подъезжая к селу Осмутинскому, со мною встретилось десятка два подвод, возвращавшихся порожняками. Лица, одежда и самая упряжь показались знакомыми. Громко сказанные слова: ен (он) и яны (они) сразу объяснили мне, что это за люди и почему показались знакомыми.

- Здравствуйте, братцы! Вы курские?

- А курскаи, усе (все) как есть курскаи. А твоя милость откелича? С наших сторон, что ли-ча? - посыпались вопросы.

- Нет, братцы, я орловской, только долго жил в Курске.

- Орловской, ето значит сусед, усе едино. - Ребята, снявши шапки, побросали телеги и обступили повозку. Молодые парни, по курскому обычаю, молча разинули рты (признак особого внимания). Душою я невольно перенесся на родину.

- Давно вы переселились?

- Дамно. Годов тридцать есть; ети усе понародились здесева; я мальчонкой пришел, - отозвался мужик постарше. - Стариков много примерло, а кое-какие ешшо есть.

- Где же вы живете?

- А тут поблизости, версты четыре.

- И где четыре! ня буде четырех, - три.

- Я табе говорю, четыре.

- А я табе говорю, три. Спор поднялся".

Полковник Турбин заинтересовался земляками и велел свернуть в их деревню, которую они назвали "Плетнево", потому что выселены из села этого наименования в Курской губернии. Описав весьма живо, кратко и картинно свой въезд в село и изменение в костюме курян в Сибири, автор так описывает их тоску по родине.

"Поместившись в большой и довольно чистой горнице, я стал расспрашивать о житье-бытье, и мне рассказали вот что:

- Таперича ничего, как будто попривыкли, а попервоначалу - беда. Пуще всего бабы голосом голосили. У нас они, сам знаешь, привыкши два раза в год к Владычице, Знаменью Коренской божьей матери ходить, а здесь етаго заведения нетути - ну и тосковали. Другое, опять наша сторона садовая, а здесева нет табе ни яблочка, нет табе ни дульки, - етим скучали. Веришь ли, отселева баб пять, должно быть, у Коренную, к девятой пятнице ходили. Что ж, бог привел, поворотились. Пробовали мы и яблони садить, семечками, стало быть; взойдеть, растеть, а там пропадеть. Что будешь делать. Климант такой, что ли-ча? А вот насчет хлебушка - ничего, земля уродимая. Пашаница растеть, рожь, только настоящей аржи тут самая малость, больше ярица. Скус тот же, а силы нет. Насчет скотинки тоже слободно, а чтоб лошадей крат, как по нашим местам, здесева че слыхать.

- А каковы соседи?

- Всякие есть: и худые и добрые... Насчет сибирских, мы их чалдонами дразним, больше чаями занимаются, а работать не охочи. Иные живут справно, а есть и нищета. А то вот недалеко новоселы калуцкие: к пахоте непривычны, народ лесной, то бедуют, то есть так бедуют, что боже мой!..

Подали самовар, и, нечего греха таить, кажется, не чищенный со дня покупки.

- Э, да вы чай пьете?

- Нет, мы к нему непривычны; молодые стали баловаться. Его мы больше про чалдонов держим: яны без етаго не могут.

- А чалдоны у вас часто бывают?

- А то как же? Известно, по-суседски: хлебушка когда купить, когда взять до новины.

- Разве у них нет хлеба?

- Есть, как не быть, да все меньше супроти нашего, им так не спахать: мы на том стоим".

В этой заботе о хлебе притупляются и со временем врачуются или гаснут порывы nostalgiae {тоски по родине (греч.)}, и переселенец становится старожилом, а потом и туземцем, которого новые пришельцы, в свою очередь, станут дразнить чалдоном, а он их считать необразованными мужиками.

Удивительная эта привилегия нашего русского человека слыть образцом невежества даже среди своих же братий, которые имели случай только обазиатиться, и у г. Турбина очень много чрезвычайно интересных наблюдений над этими пионерами русской цивилизации в Сибири, но мы уже остановимся на том, что рассказали. Кажется, и этого довольно для того, чтобы дать понятие об этой книге тем, кто ее не читал, но может прочесть с большим для себя удовольствием и с пользой.

Недавно нам довелось сказать в "Русском мире" несколько сочувственных слов в похвалу превосходным народным сценам П. И. Мельникова и указать, что не народный жанр в повествованиях этого рода опостылел читателям, а опостылела манера жанристов Успенских, Левитова и других, прослывших за специалистов в изображении народных сцен, тогда как их справедливее, кажется, просто считать специалистами для сочинения сцен нелепых и безвкусных. Теперь же мы очень рады возможности, говоря о книге С. И. Турбина, еще раз показать, что народные сцены могут быть и интересны и приятны, если у автора, который их рассказывает, есть настоящая наблюдательность, положительный ум и добрая воля оглядеть "Ивана Ивановича кругом", а не с одной той стороны, откуда он пошлее, злее и отвратительнее.