Николай Гарин-Михайловский - Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

Где дорога ровная, идут, болтают; а где лес, где залегают те непроходимые лесные дороги, по которым ни летом, ни зимой нет проезду, там бросается каждый к своей тележке.

И пойдет по лесу крик:

— И-и-и!

— Эй-эй-эй!

Пройдут лес и, обтирая пот, говорят:

— Эх, беда: как тут ездят с товаром?

— Беда! маненько бы с десятину прирубить от дороги…

Не одну и не две таких застав миновать придется, пока, наконец, не сверкнет необъятная степь: хоть и тут дороги так подпаханы, что почти все лето ездить надо по колеям да рытвинам, которых наделали в весеннюю да осеннюю распутицу, но зато хоть глазу привольно.

Смотри, куда хочешь: везде хлеб и хлеб. Где-то сенокос, а то все распахали и в степи, так же как в татарской стороне, скотину уж держат на соломе почти круглый год.

Как пришли в степь, стали бурлаки советоваться, на какой базар идти им. Сбил Гамид деревню идти на знакомый ему базар. Прошлым годом он все лето с женой проработал в одной знакомой усадьбе: на том базаре, куда звал теперь, и нанимался.

Гамид звал к себе — другие к себе. Поспорили было и потянули идти за Гамидом. Как ни гнул на свое рыжий Айла, но и ему пришлось сдаться. Побоялся народ идти за Айлой. Плут Айла: нет другого такого. Приведет деревню на базар, с приказчиком одну руку сделает, и, глядишь, всю деревню дешевле людей жать угонит приказчик. И всегда Айла сух из воды выйдет, всегда другие виноваты. Оттого и не пошли за ним, а пошли за Гамидом, потому что знали, что Гамид так не станет делать.

Пришли бурлаки в назначенное Гамидом село как раз в канун базара. Завтра рано, рано базар.

Гуляет с вечера народ по базарной площади, смотрит на часовенку в память чудесного избавления царской семьи, смотрит на ряды деревянных лавочек, на ряды возов: кто с хлебом приехал, кто за хлебом. Заперты лавки, и только кое-где у отпертой двери стоит толпа грязных татар и внимательно всматривается в неприхотливый товар. Еще больше «бурлаков» у калачников. Лежат рядами калачи белые, вкусные, но денег нет; хоть в руках подержать бы! И тянется татарин к калачу:

— Почем фунт?

— А ты не тронь руками! — отвечает бойкая и строгая торговка, — можно и глазами смотреть… Три копейки…

— Что больно дорога? Хлеб дешева…

— А дорого, не бери…

— Дорога, дорога, — качает бритой головой татарин и смущенно отходит.

Стоит Гамид у одной лавки, смотрит, выходит тот самый приказчик, работать к которому звал Гамид свою деревню. Узнал Гамида и приказчик Иван Финогенович. Тут при всем народе жал Гамиду руку чуть не с полчаса. Лестно было Гамиду — весь народ видел, с каким человеком дружбу он водит. Чай пить к себе позвал Гамида приказчик.

Пришел Гамид к нему в номер, а у приказчика в номере народ сидит, — другие приказчики, несколько татар. Неловко Гамиду, а приказчик усаживает его, водки наливает, чаю дает:

— Пей, Гамид, лей!..

И приказчик хлопает Гамида своей короткой рукой и говорит:

— Молодец!

Вытирает пот с лица Гамид и пьет чай. Напился он чаю, и говорит ему приказчик:

— Ну, Гамид, слушай теперь…

Посмотрел на всех приказчик, рассмеялся,

— Научу я тебя, как деньги мало-мало наживать…

Внимательно слушает Гамид.

Говорит приказчик, что подарит ему, Гамиду, с каждой десятины, сколько выжнет его деревня, по пятидесяти копеек, говорит о том, что надо ему, Гамиду, делать для этого.

Слушает Гамид, и как во сне кажутся ему и приказчик, и номер, и татары, что кивают головой.

— Как приедем мы, — говорит приказчик, — завтра на базар и станем давать цену, ты я слушай. Все торгуйся, а как вот я так проведу рукой по лицу, значит, на эту цену уж и соглашайся. Поторгуйся для виду, а тут и бей по рукам.

Хочется Гамиду услужить, хорошо бы и заработать, а больше всего хочется ему быть теперь верст за тысячу от приказчика и всей этой комнаты. Смотрит на всех Гамид широко раскрытыми глазами, в горле пересохло, и говорит, заикаясь и вытирая пот:

— Нет, хороший господин, наш народ строгий, узнает — беда!

— А кто узнает? Откуда?

Приказчик надулся, все волосы поднялись на его щеках и бороде.

Сидит тут в комнате и сосновский приказчик — худой, желтый, с длинной бородой старик с больным взглядом.

— И что ты, Финогеныч, народ гадишь? — говорит он. — Право, вы с вашим барином ровно нехристи какие…

Махнул мохнатой лапой Финогеныч:

— Ну, ладно… не слушай его, Гамид. Он мало-мало стара стала, глупа стала, ум кончал…

— Ума-то, батюшка, в моем каблуке больше, чем в ваших с барином головах, — рассердился старый приказчик.