Влас Дорошевич: Рассказы

Он говорил, что он одинок и ему нужно существо, которое он бы любил. Это наполнит его жизнь. Говорил, что он не молод, «конечно, не мальчишка», но постоянен и способен на глубокое чувство.

Я, улыбаясь, отвечала:

— Вам ли говорить об этом? Сколько женщин, я уверена, мечтают…

Так мы торговались, говоря совсем о другом.

Он давал понять:

«Не думай, матушка, я разорюсь ради тебя или наделаю глупостей. Нет! Но хорошее вознаграждение ты получишь. И это не нечто мимолётное, а так, на год, на два!»

Я отвечала взглядом:

«Что же ты медлишь, дурашка?»

Ему достаточно было, ну, как-нибудь подольше поцеловать мне руку — и я «упала бы в его объятия»:

— Я твоя!

И я думала:

— Поскорей бы!

У зубного врача так просишь:

— Доктор, вырвите зуб, но поскорей!

Очевидно, он не находил повода к чему-нибудь лишнему.

А я смотрела на него почти умоляюще;

— Да найди же, найди!

Отыграть эту роль в глупой комедии. Изобразить страсть. И начать посылать к нему счета от портних.

А он всё говорил, всё говорил и не давал мне, ну, повода, чтоб сказать:

— Я твоя.

Престранный город ваш Петербург.

Я спрашивала потом у другого, у молодого:

— Отчего вы, господа, все с подходцем? Отчего не прямо?

Он улыбнулся, — и очень самодовольно:

— Даже устрицу не глотают так, сразу. А сначала посмотрят на неё, потом осторожненько счистят бородку, потом любовно пожмут над ней лимон, потом мягко подденут на вилку. А так, взял… Passez moi le mot [3] Позвольте сказать (фр.). , но это уж значит «сожрать», а не съесть. Не съесть со вкусом!

Жуиры говорят:

— Пулярка любит, чтоб её хорошо съели.

Ну, я, вероятно, плохая пулярка и предпочитала бы, чтоб меня просто сожрали, с костями, только сразу!

Терпеть не могу, когда надо мной давят лимон!!!

Итак, он продолжал ездить и говорить.

Однажды — это было в сумерках, когда и без того становится грустно на душе — он спросил меня:

— Вы, наверно, никогда не бываете в церкви, друг мой?

Он всегда говорил со мной таким тоном, добрым и ласковым, словно был мне крёстным отцом.

Я отвечала:

— Когда умирает кто-нибудь из моих товарищей или выходит замуж какая-нибудь из моих подруг. Первое случается чаще, чем второе!

Он вздохнул с сожалением:

— Напрасно, напрасно! Там хорошо. Хорошо в церкви. Бога забывать не следует. Вы, вероятно, и не креститесь даже никогда?

Я рассмеялась.

— Напротив! Часто, очень часто и очень много. Когда выхожу на сцену в новой роли и трушу!

Голос его стал совсем печальным.

— Не следует смеяться над этим! Не следует! Хотя бы во имя вашего детства. Вспомните ваше детство.

Со мной не надо говорить о детстве. В нём ничего ни хорошего ни отрадного. Но когда мне напоминают о моём детстве, у меня слёзы подступают к горлу.

Я чувствую себя такой маленькой, страдающей, беспомощной.

Не надо говорить со мной о детстве! Не надо!

Мы, кокотки, все сплошь сентиментальны.

А он продолжал:

— Вспомните ваше детство, когда вы, маленькая, в кроватке, сложив ручонки, молились «Боженьке». Молились со слезами. Разве не легче вам тогда было?

Я готова была разрыдаться.

— Вы и образка, вероятно, не носите на шее?

Глотая слёзы, я постаралась обратить всё в шутку:

— При моей профессии! Я должна ходить декольтированной!

А он продолжал печальным голосом, полным сожаления:

— Не тогда, когда вы занимаетесь вашей профессией, а тогда, когда вы дома, одна, когда вы спите… Хотите, я привезу вам образок?

Ему это нравится!

— Пожалуй!

Он оставил меня расстроенной, взволнованной, несчастной.

Я заплакала, — не знаю, о чём.

На следующий день он приехал ко мне и смотрел на меня, как на ребёнка, ещё мягче, ещё ласковее.

— А я привёз вам образок. Освящённый.

Он вынул из коробочки золотой образок на тоненькой цепочке.

Перекрестился и поцеловал его сам.

Перекрестил меня.

— Перекреститесь и поцелуйте, друг мой.

У меня не в порядке спинной мозг. От этого я чересчур впечатлительна.

Я не знаю, что было со мной. У меня были холодные руки и ноги. Я хотела рыдать, плакать, я хотела упасть на колени.

Мне было страшно надеть на себя образок.

— Дайте, мой друг, это сделаю я, я сам. Я сам надену на вас.

Он дрожащими руками начал расстёгивать мой капот.

Я задрожала вся, когда холодная цепочка дотронулась до моей шеи.

А он расстёгивал дальше и дальше.

— Вот так. Вот так.

Он словно играл на рояле. Его холодные пальцы дрожали и прыгали по моему телу.