Константин Станюкович: Равнодушные

— Еще бы! Совсем очевидно… необыкновенно очевидно, — начал было Ордынцев саркастически-сдержанным тоном.

Но он его не выдержал…

Внезапно побледневший, он с ненавистью взглянул на сына и, возмущенный, крикнул ему:

— Фу, мерзость! Основательная мерзость, достойная оскотиневшегося эгоиста! И это в двадцать два года? Какими же мерзавцами будете вы, молодые старики, в тридцать?

Он больше не мог от волнения говорить — он задыхался.

Бросив на сына взгляд, полный презрения, Ордынцев шумно поднялся с места и ушел в кабинет, хлопнув дверями.

Вслед за ним ушла и Шурочка. Глаза ее были полны слез.

— А ты, Леша, не обращай внимания на отца! — промолвила нежно мать.

Но молодой человек и без совета матери не обратил внимания на гневные слова отца. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Вот всегда так. Спросит мнения и выругается, как сапожник! — невозмутимо спокойно проговорил он как бы про себя, ни к кому не обращаясь, и, пожимая с видом снисходительного сожаления плечами, ушел к себе в комнату заниматься.

Поднялась и Ольга. Но, прежде чем уйти, спросила мать:

— Мы поедем к Козельским? У них сегодня фикс [3] День недели, назначенный для приема гостей (от франц le jour fixe). .

— А ты хочешь?

— А тебе разве не хочется? — в свою очередь спросила Ольга, пристально взглядывая на мать с самым наивным видом.

— Мне все равно! — ответила Ордынцева, отводя взгляд.

«Будто бы?» — подумала Ольга и сказала:

— Так, значит, не едем?

— Отчего ж… Если ты хочешь…

— Я надену свое creme, мама…

— Как знаешь…

«И чего мама лукавит? — подумала Ольга, направляясь в свою комнату. — Точно я ничего не понимаю!»

Ордынцеву было не до работы, которую он принес с собой из правления, рассчитывая ее прикончить за вечер. Нервы его были возбуждены до последней степени, и, кроме того, он ждал, что, того и гляди, явится жена.

Он знал ее манеру приходить с так называемыми «объяснениями» именно в то время, когда он уже был достаточно раздражен, и в эти минуты пилить и упрекать, ожидая взрыва дикого гнева, чтобы потом иметь право разыгрывать роль оскорбленной жертвы и страдалицы, обиженной мужем-тираном. Он знал свою несдержанность и мастерское умение жены доводить его до бешеного состояния, и всегда со страхом ждал ее появления на пороге кабинета после одной из сцен, бывавших за обедом, когда супруги только и встречались в последние годы.

Сколько раз Василий Николаевич давал себе слово молчать, упорно молчать, какие бы гадости, облеченные в приличною форму, жена ни говорила. Обыкновенно вначале он крепился, но не выдерживал — отвечал, и нередко отвратительные сцены сопровождали обед. Супруги, не стесняясь, бранились при детях, при прислуге, а главное — при бедной Шурочке, нервной, болезненной, на которую эти сцены действовали угнетающим образом.

Бледный, с гневно сверкающими глазами, ходил Ордынцев по своему небольшому кабинету. По временам он останавливался у дверей, прислушиваясь, не идет ли жена, и, облегченно вздохнув, снова нервно и порывисто ходил взад и вперед, взволнованный и возмущенный, выкуривая папироску за папироской.

Горе, постоянно нывшее в нем, как ноет больной зуб, казалось после домашних сцен сильней и ощущалось с большей остротой. Дикая, чисто животная злоба мгновенно охватывала Ордынцева, и он, весь вздрагивая, невольно сжимал кулаки и с искаженным от гнева лицом произносил по адресу жены площадные ругательства и, случалось, ловил себя на желании ей смерти. То он испытывал тоску и отчаяние человека, сознающего свое бессилие и непоправимость своего несчастия. И тогда болезненное, худое лицо Ордынцева принимало жалкий, страдальчески-изможденный вид, косматая голова поникала, и вся его высокая, худощавая фигура производила впечатление угнетенности и беспомощности.

— Идиот, что я на ней женился! — прошептал он с каким-то бесноватым озлоблением. — Идиот!

И в голове его, словно дразня, мелькал образ какой-то другой, воображаемой женщины, с которой он, наверное, был бы счастлив и имел бы настоящую семью.

После каждой крупной ссоры Ордынцев проклинал свою женитьбу, чувствуя бесплодность этих проклятий, и с ужасом сознавал, что он и жена два каторжника, скованные одной цепью.

Обыкновенная история!

Увлекающийся и впечатлительный, верующий в жизнь и в хорошие книжки, Ордынцев, тогда двадцатипятилетний молодой человек, не сомневался, что эта красивая, ослепительная блондинка семнадцати лет, с большими черными глазами, и есть именно то сокровище, которое, сделавшись его женой, даст настоящее счастье и будет добрым товарищем и верным другом. По крайней мере он не останется один в битве жизни. Рядом с ним пойдет любимая женщина и сочувствующая душа.