Орк МакКин: Отдельные жизни (Сборник рассказов)

Чувствую, что ты опять рассмеешься, когда я тебе скажу, что по ночам разговариваю сам с собой. А больше не с кем - мои соседи ночью спят как мертвые и ничего не слышат. По счастью, мне снотворного не дают. Собственно говоря, ты всегда надо мной смеялась, даже в ту, последнюю ночь, когда я понял: больше не могу его слушать. Смех... Наверное, он и был последней каплей. Они считают меня больным, но это не так - просто днем ты смеешься с того утра, когда я в последний раз гладил твои окоченевшие руки.

Ночью нет жизни. Ну, может быть, есть где-то, но не здесь. Ночью можно только писать письма. Меня не мучают страх и совесть. Меня мучает только один вопрос: "Зачем?". В беседах с самим собой я пробовал на него ответить, в ответ получал тоже вопрос. Помнишь ту ночь в Семипалатинске пятьдесят второго, когда у нас Козловы сидели до утра? Ванька напился до беспамятства и Людмила никак не могла стащить его с дивана. Я прекрасно помню ее слова, когда она тормошила его: "Все люди как люди, а ты!.. Мелочный алкаш! Тебе уже и просто летать не дают, а не то, что на полигон!" Я как сейчас вижу твою ехидную улыбочку. А Людка, наивная , не знала, что такие задания не дают самым-самым, туда идут добровольцы. Из всей нашей компании Козловым-то только и повезло... Пролетая тогда на бреющем над цепью солдат, я пытался всмотреться в их лица, хотя это просто смешно - с такой высоты и на скорости. Я знал, конечно, что его там нет - и быть не может, но все равно боялся увидеть. Ты знала многое, но не знала главного. Ты слышала про Хиросиму, но не задумывалась о том, что будет с теми, кому предстоит отрабатывать учения перед главкомом. Ванька знал. Знал и спился в итоге. Он знал, что я сам вызвался и ничего мне не говорил. Он единственный провожал меня тогда на аэродроме и видел твою фотографию. Тебе и это смешно - я знаю. Всем смешно. Я всегда ее брал с собой - а что еще может взять с собой солдат!? И в тот день, когда разделив одним движением руки килотонны на тысячи кусков плоти и рванув штурвал на себя, я смотрел не в небо, а на альтиметр, где была приколота твоя улыбка... Помню только, что глаза закрыл на несколько мгновений, а потом снова и снова не мог заставить себя оторваться. Жаль, что фотография потом выцвела. Помнишь, когда тем же вечером я первый раз в жизни увидел цветы, предназначенные мне, и как я обрадовался? Мы пробивали погоны "под одну" и обмывали звезды. У меня дрожали руки - я здорово напился и не смог остановиться... Меня не мучает совесть за все последующие годы, за бесконечные зимы в Семипалатинске. Я не кричал на тебя после письма в политотдел и после отъезда в Якутск. Я вообще никогда на тебя не кричал, а тебя это злило.

Теперь ты, конечно, спросишь, зачем я все это пишу? Мне кажется я понял, почему так произошло. Иногда я слышу голоса из-за двери - они беседуют о жизни. Я посчитал и по моим данным получается, что последний раз я держал твою руку более двадцати лет назад... А еще я помню твое лицо - ты улыбалась также, как и на той фотографии. Красотуля... По-моему Макеев и затащил нас тогда в парке к одноглазому фотографу-еврею, который нам что-то долго рассказывал про себя. Нет... Про своего сына. Помнишь? Ну, не имеет значения - это я про фотографию. За те тридцать лет твоя улыбка не изменилась. Ни на чуточку! Ты всегда была такой... Теперь я знаю.

Мой сосед разговаривает во сне - говорит, что осень сейчас. Наверное... Даже по воскресеньям. Холодно. Он в окно может днем смотреть. Мне кроме размытой решетки в стекле ничего не видно, а ночные санитары вопросов не слышат - только смеются. Они думают, что я болен. Мне плевать, я не болен просто днем слышу твой смех, который подхватывают тысячи голосов... Живу ночами и пишу письма. Я не решил, буду ли отправлять тебе другие, но это, надеюсь, ты когда-нибудь получишь. Может, прочитав, ты ответишь - я прав? Можешь не торопиться с ответом - время здесь все равно замерло. На отметке "осень".

Как всегда - не прощаюсь.

* * *

Ответ он получил 18 октября 1989 года.

JAMIN'E

"Закрой за мной дверь - я ухожу"

Из известной песни

Я мертвый. Не знаю, о чем писать и тем более - кому. Мне страшно. Мне больно. Сдох и хочу сойти с ума. Остатками зубов я продырявил губы и пробовал разбить голову об камень. Не удалось - просто теряю сознание, а потом боль возвращается. От чего сходят с ума? Боль не помогает. Господи!... Я и ему не нужен.

Все равно пишу.

Насчитал семь ночей. Может прошло и больше, я не знаю, сколько был без сознания, когда меня сюда сбросили. В полдень я вижу краешек солнца высоко вверху, значит меня увезли далеко на север. Пыль очень горячая и едкая.