В Маклаков - Из воспоминаний

Первое время в Париже моим гидом в нем был мой отец; мы целые дни проводили на выставке, а вечера в театрах. Он знакомил меня и со своими друзьями. Я тогда часто не знал, какую роль они играли во Франции. Так помню обед у Шарко. Там был его сын, молодой человек, хотя и много старше меня; стройный, худощавый брюнет; из него получился потом знаменитый исследователь полярных стран на своем судне "Pourquoi pas?" (А почему бы нет.) Шарко-старик говорил тогда о "политике"; был поклонником Жюля Ферри, которого по его словам не любили в Париже лишь потому, что "il a le nez de travers". (У него нос кривой) Возмущался "буланжистами" и уверял, что если бы правительство не приняло мер, в день отъезда Буланже из Парижа в Клермон Ферран на место его назначения, то "nous aurions eu une emeute a Paris". (В Париже было бы восстание.)

Еще памятнее, чем Шарко, для меня остался друг отца, окулист из Реймса - Делакруа. Он приезжал часто повидаться с отцом. Это было то время, когда я сам попал в другую среду французских студентов, которые всецело мною завладели. Да и мои личные вкусы с отцом расходились: я проводил много времени на политических митингах, на выставке в память Революции, и вообще Францией восхищался, как свойственно двадцатилетнему возрасту. Помню, как Делакруа тогда надо мной за это подтрунивал, и, как это ни странно, старался передать мне свое восхищение перед Россией.

Он был большой руссофил, хотя не знал русского языка, и знал мало Россию; восхищение Россией было не только его личным свойством, но и особенностью этой эпохи, перед заключением {94} Франко-русского союза. Но от этого симпатии к России были не менее искренни. Когда мы оба с отцом уже вернулись в Россию (хотя и в разное время) - Делакруа написал ему любопытное письмо, которое я не забыл до этого времени. Он шутливо спрашивал про меня, продолжаю ли я по-прежнему восторгаться порядками Франции, но прибавил, что у него другая манера rendre hommage a un pays. (Оказать стране уважение.) Сейчас он упивается книгой русского ученого, Мечникова - "Les grands fleuves historiques et la civilization". (Великие исторические реки и цивилизации.) Он писал, что он, скромный врач, - n'est pas de taille pour juger le savant (Он не в силах судить об ученом.), но что он покорен им, как стилистом и "поэтом". Перед глазами читателя величественно проходит и осмысливается вся мировая цивилизация. Я помню, что тогда в России нельзя было достать этой книги, но я ее после прочел и в моей жизни она прошла не бесследно.

Но возвращаюсь к впечатлениям от политической жизни Франции. Конечно, они были поневоле и поверхностны и односторонни. Всей жизни Франции я не мог охватить. Но за это именно время я мог видеть, как сами французы к своему режиму относились, ибо он был поставлен тогда на серьезное испытание. Им был "буланжизм".

В основе политических успехов этого генерала, кроме личной его популярности, как генерала, лежало, очевидно, и законное недовольство многих слоев населения, желавших улучшить свое положение; недаром Буланже выдвигал радикал Клемансо, тогда еще "низвергатель всех министерств". Буланже был избранником не правых, а левых; только позднее он попытался объединять вокруг себя всех недовольных, не исключая принципиальных врагов самой Республики. Недовольство политикой Республики среди {95} некоторых частей населения дало ему популярность сначала на депутатских выборах Севера, а потом завершилось . блестящей победой его же в Париже. Тогда, в качестве депутата Парижа, он официально поднял вопрос о пересмотре конституционных законов. Он заявил себя врагом парламентаризма, как источника слабости Франции; он хотел, чтобы власть правительства была более независима от Палаты. В этом, конечно, была доля правды, но большинства для этой реформы в Палате он не получил. Его прежние покровители, как Клемансо, от него отреклись. Его сторонники, учитывая сочувствие к нему среди масс, толкали его на открытый переворот. Сделав его, он мог бы потом санкционировать его плебисцитом, как это было при Наполеоне III. На переворот Буланже не пошел и своих главных сторонников тем оттолкнул. А правительство возбудило следствие против руководителей этого плана, как заговорщиков против Республики. Буланже сделал вторую ошибку: не веря беспристрастию следствия, он тайно уехал из Франции в Бельгию, а потом в Англию. Это бегство его погубило: им он потерял большую долю своего обаяния. Спор между ним, как будто бы претендентом на личную власть, и Республикой и должны были решить выборы 89 года, Были приняты меры, чтобы ослабить их плебисцитарный характер; избирательный закон был изменен. Воротились к системе scrutin d'arrondissement (Голосование по округам.); были запрещены candidatures multiples. (Множественные кандидатуры.) Это ослабляло значение для исхода выборов личной популярности кандидата, но выборы остались все-таки настоящими выборами. Ни о каких конкретных реформах или социальных вопросах на этих выборах не было Речи. Все это отходило на задний план. Но зато вопрос был поставлен очень отчетливо: сохранить ли прежнюю Республику, введенную в 1875 г., {96} предоставляя ей в установленном для этого порядке себя улучшать, или сделать "скачок в неизвестное" и изменение конституции предоставить полновластной Конституанте, Учредительному Собранию.