В Маклаков - Из воспоминаний

Эпизод Звенигородского комитета не стоил бы упоминания, если бы он не был характерен для общего настроения этого времени, когда перед Россией {337} были открыты еще обе дороги. Мы стояли на грани революционной бури, но буря еще не начиналась. Настроение страны не было революционным, ни в низах, ни в верхах. Власть имела возможность примирить с собою страну.

Но из того, что обывательская масса революции не хотела, а о конституции не слыхала, не следовало заключать, будто она была своей судьбой довольна. Когда мой старый крестьянин по вопросу о злоупотреблениях власти объявил: "Это самое главное", это было откровением, на которое закрывать глаза для умной власти было бы опасно. Но зато в совместном устранении этого зла была прекрасная почва для примирения с обывателем.

Это мое выступление в Комитете стоит одиноко и могло иметь интерес только для моей биографии. Но дальнейшие события в России развивались сами собой. В августе было опубликовано положение о Булыгинской Думе. Этот акт вызвал бы удовлетворение, если бы появился в декабре 1904 г., при Мирском. Теперь же никто в общественности его не принял всерьез. На ближайшем, сентябрьском, Земском Съезде, единственный вопрос, который всех занимал, был вопрос о бойкоте или об участии в выборах. Тактика бойкота представлялась вообще более левой, непримиримой, решительной; в этом для многих была ее привлекательность. Но земцы имели преимущественную возможность быть выбранными и бойкот им не улыбался. "Земское бюро" предложило участвовать в выборах. Однако и сторонники этой тактики не предполагали лояльно исполнять обязанности, которые на членах Булыгинской Думы лежали. Бойкот они противополагали вхождению в Думу, чтобы взрывать ее изнутри. Такова была позиция "Освобождения".

27 августа властью была сделана новая уступка; объявлена университетская автономия. Если этим думали успокоить студентов, то могли скоро убедиться {338} в ошибке и увидать, что. такое .разбушевавшийся Axeронт, который общественность призывала на помощь; себе. В полной гармонии с "освобожденческим" взглядом на Думу студенты решили "использовать" университет для дальнейшей борьбы с самодержавием. В результате Университет превратился в место для митингов. В это же время последовало и главное наступление Ахеронта: всеобщая забастовка,

Так создалось настроение, при котором самодержавие чувствовало себя в тупике. Никто ему помогать не хотел. Лучшие его начинания обращались против него... Тогда наверху с грубой резкостью стала дилемма. Или репрессия, и тогда неумолимая, или уступки, но тогда уже полные.

Материальной силы у власти было достаточно против неорганизованных выступлений народа, что потом и обнаружилось. Но лучшие представители власти понимали ошибки прежней политики и от вступления на путь беспощадной репрессии отказывались. Как и в 1917 году, те люди, которым государь еще верил, не решались советовать ему идти до конца. И он уступил. 17 октября Манифест с конституцией появился. Освободительное движение на этом было кончено. Наступила эра "конституционной монархии" и роль политических партий. Об этом я скажу несколько слов в следующей главе.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В государствах, с представительным строем участие в политической жизни не только совместимо со всякой профессией, но и само может человека захватывать полностью. Это отчасти случилось со мной. Сделавшись в 1896 году адвокатом, я остался им до конца; но в 1907 г. мне сверх этого пришлось стать {339} депутатом, членом Государственной Думы, и им я был вплоть до эмиграции. Это стало моей второй и главной профессией, отодвинувшей на задний план адвокатуру и в ней обнаружился парадокс, который я хочу сразу отметить.

Современная политическая деятельность не мыслится вне политической партии. Так произошло и со мной. В Думу я проходил по кадетскому списку и с основания этой партии в 1905 году состоял в Центральном ее Комитете. Конечно, как и всякому, мне случалось быть с ней несогласным и от некоторых голосований воздерживаться: так я не был противником Столыпинских аграрных законов и от голосования их воздержался. Такое поведение допускалось и не ставилось в вину членам партии. Против партии ни с трибуны, ни в печати я не выступал никогда: предложения вступить в иные, даже новые партии, например, крестьянскую, которые мне иногда делали, я всегда отклонял и от своей партии не отходил. Только здесь, в эмиграции, когда прежние партии если по имени сохранились, то всякое значение потеряли, когда их прошлая деятельность стала "историей", я счел себя в праве говорить о прошлом, уже не стесняясь партийной дисциплиной. Результатом этого был ряд моих статей в "Современных Записках", из которых потом вышли три книги: "Власть и общественность", "1-ая Дума" и "2-ая Дума".