Дмитрий Мамин-Сибиряк - Около нодьи

Устроив нодью, Евстрат принялся готовить "перину", то есть надрал из-под снега мху и обсыпал его мягкими пихтовыми ветками.

- Прямо на зеленом пуху будем спать, Лука Иваныч. Мы из снегу стенки сделаем, чтобы не поддувало с боков. От снегу тоже тепло идет, ежели за ветром. Мы-то к этому делу привычные люди...

Луке Иванычу сделалось окончательно совестно, когда он растянулся на устроенной Евстратом "перине". Действительно, было и тепло и сухо, и даже уютно. От нодьи тянуло ровным теплом, так что даже было жарко лежать. Евстрат устроил себе такую же перину по другую сторону нодьи.

- А теперь животную обрядим, чтобы не дрогла на морозе, - думал вслух Евстрат.

Он наломал мягких пихтовых веток, сплел из них что-то вроде коврика и накрыл ими дрожавшую от холода лошадь, а потом сходил к оставленным саням и принес небольшую охапку сена.

- Это животной будет заместо чаю... - шутил Евстрат, устанавливая лошадь так, чтобы и на нее тянуло от нодьи теплом.

Когда было все устроено, Евстрат присел около нодьи на корточки, раскурил деревянную трубочку и проговорил:

- Ну, Лука Иваныч, поздравляю с новосельем... Вот только одна ошибочка вышла у нас с тобой... да. Закусить бы нам с тобой теперь в самый раз, а закусить-то и нечего.

- Забыл взять хлеба?

Евстрат повернул свое загорелое лицо, обросшее, точно болотным мхом, жиденькой бороденкой песочного цвета, и ответил с какой-то больной улыбкой:

- А нету его, хлебушка-то!

- Как нету? - удивился Лука Иваныч.

- А так: нету - и шабаш. Голодуха у нас прошла по всему чердынскому краю... Земля студеная, неродимая... Едва-едва сенцом сколотились для скотинки, да и то в обрез. А уж сами-то кое-как...

- И у меня тоже нет с собой ничего, - признался Лука Иваныч. - Эх, и жизнь только наша почтовая, настоящая каторжная... Хуже ее и не найти, Евстрат. Летом на солнце жаришься, зимой на холоде мерзнешь, осенью дождем тебя мочит, ветром продувает... А в распутицу весной всю душу вымотает по гатям да болотам. В прошлом году у нас один почтальон так-то весной утонул на одной переправе через реку. И речонка-то не велика, а тут весной вот как разыгралась.

Разговорившись о своей почтовой службе, Лука Иваныч почувствовал себя самым несчастным человеком в свете. Да, добрые люди сидят теперь в тепле да ждут праздника, а вот он должен корчиться около нодьи. И ничего не поделаешь: почта не ждет...

- У тебя в городе-то жена есть, Лука Иваныч?

- Есть жена...

- И детками господь наградил?

- Есть и детки... Старшей девчонке уже восьмой год пошел, а Ваньке четыре года исполнилось. У них сегодня елка. Жена-то моя швеей жила у господ и выучилась разным господским порядкам. Одним словом, баловство...

Евстрат не слыхал никогда, как устраивается господским детям рождественская елка, и Лука Иваныч объяснил ему.

- Так, так... - соглашался Евстрат. - Экое житье, подумаешь, вашим городским ребятам... У наших, вон, и хлебушка нет для праздника. Моя старуха испечет ковригу хлеба, так и разделить ее не знает как. Ну, ребятам в первую голову нарежет, а, глядишь, самой-то ничего и не осталось... Вот тебе и весь праздник.

Выкурив свою трубочку, Евстрат отправился спать по другую сторону нодьи и долго что-то бормотал себе под нос. Лука Иваныч начал сладко дремать. Скверно было только то, что приходилось переворачиваться с боку на бок, когда от нодьи слишком уж нагревалась одна половина тела. Он долго смотрел на усыпанное яркими звездами небо и думал о том, что теперь делается дома. Елка уже кончилась, и ребята полегли спать. Жена что-нибудь работает и, наверное, думает о нем. Добрая она, заботливая...

- Лука Иваныч, ты спишь?

- Нет, а что?

- Да так... Лежу я и думаю, какое тебе житье-то издалось. Помирать не надо... Ей-богу! И сам сыт, и ребятки, и жена... Поди, и шти каждый день?

- Да.

- Вот, вот... С говядиной шти-то? Да еще каша, да каша-то с маслицем?.. Хоть бы денек так-то пожить, Лука Иваныч. Жалованья-то сколько получаешь?

- Пятнадцать рублей...

- Пятна-адцать? Масленица, а не житье тебе, Лука Иваныч...

Лука Иваныч проснулся только утром, когда кругом уже было светло. Нодья догорала. Лука Иваныч сел на своей "перине" и улыбнулся. Ложился он спать самым несчастным человеком, а проснулся самым счастливым... После вчерашнего разговора с Евстратом у него был праздник на душе.