Дан Маркович - Разные звери

- Чуть не влипли, очень опасно жулика обмануть.

Он согласился и говорит:

- Хорошо еще, что бумагу подложили, а то плакала бы стипендия.

А т ы г о в о р и ш ь ...Мы с Вовиком свалились на свои кровати, на панцырные сетки, - устали за день, как две собаки, - и уже спим, как вдруг грохот в коридоре. И шуршание, будто волочат что-то тяжелое по линолеуму к нашей двери. От толчка дверь распахивается и вваливается Эдик, наш третий жилец, его к нам недавно подселили. Мы на первом курсе, он на третьем, вернулся из академического. Прежнее его место занято, и вот направили к нам. Временно, сказали, все равно скоро вылетит. Эдик борец классического стиля. "Самый непрактичный вид спорта, - говорит, - теперь дерутся ногами, а я - бросок через бедро; пока я бросок, он мне ногой - ого!.." Он неплохой малый, но есть одна слабость, вернее, сразу три - любит выпить, тут же находит женщину и тащит к нам, больше ему некуда.

- Вы спите, ребята, - он говорит, - я тихо...

Но спать трудно. Мы объясняли ему. Трезвый он все понимает, а как выпьет, снова за свое.

И вот он тащит чье-то тело по полу и тяжело дышит.

- Вы спите, ребята, спите... - говорит, со стоном поднимает тело, как два мешка картошки, и броском через бедро кидает на кровать.

Панцырная сетка, известно, очень прочная кровать, но скрипит. Вслед за падением и скрипом мы слышим голос, то ли мужской, то ли женский, не разобрать. Голос заявляет:

- Ты меня не удовлетворишь... - и сразу раздается сильный храп.

Эдик ложится и пытается удовлетворить, кровать раскачивается и звенит как многострунный инструмент. Но толку никакого, храп не прекращается.

- Эдуард, послушай, - говорит Вовик, он очень чувствительный и тонкий, - может, достаточно, не буди человека. И мы заснем, у нас с утра зачет.

- Вы извините, ребята, - отвечает Эдик, - я сейчас...

И продолжает, и продолжает...

- Давай, свет зажжем, - я предлагаю, - может, он успокоится? У него самолюбие задето, ведь спит, и даже храпит.

- Неделикатно получится, - сомневается Вовик, - он может обидеться...

Эдик, наконец, со стоном истощается. Мы уже радуемся - будем спать, как вдруг храп прерывается, и снова тот же голос, не мужской и не женский:

- Ты меня все равно не удовлетворишь.

И снова этот человек засыпает.

- Эдуард, успокойся, - говорю, - это провокация, не стоит близко к сердцу принимать.

Но Эдик спортсмен высокого класса, ему обязательно надо доказать. Он снова пытается - снова храп, скрип, стон... и опять голос:

- Ты меня никогда не удовлетворишь.

- Это уже слишком, - говорит Вовик, - это даже опасно для жизни. Я зажгу свет... - и шлепает босыми ногами к двери.Зажигается свет. Спортсмен сидит на краю кровати, трусы зажал в кулаке и раскачивается как от зубной боли. А на панцырной сетке раскинулась здоровенная бабища в спортивных штанах. Больше на ней ничего нет, она храпит и губы сложила трубочкой, будто соску сосет.

- Ты как же это... - изумленно спрашивает Вовик, - даже штаны с нее не снял...

- Зачем... - подумав, отвечает Эдик, - они дырявые.

- Откуда ты взял такую? - я спрашиваю. - Уж больно грязна...

- Отстань, - вяло говорит Эдик, - у меня тоска.

- Унеси ее, откуда принес, - прошу его, - у нас завтра зачет.

- Нельзя, - отвечает, - я ее из поезда взял. На перроне встретились, в буфете. Поезд с юга, остановка три минуты. У нее в вагоне муж, дети... Потом она упала на угольную кучу... и кофточка разорвалась.- А ты говоришь... - обращается ко мне Вовик, - вот что такое случай! Едет себе с Юга, с ней муж, детишки... выбегает на перрон на каком-то грязном полустанке купить молочка - и внезапно вспыхивает любовь. И все, все к черту!.. Завтра она выстирает кофточку, заштопает штаны, даст телеграмму "отстала, целую, еду...", сядет в поезд, молчаливая, едет, встречается, целует, вроде все по-старому, но какая-то трещинка в отношениях...

- Ты романтик, - я говорю, - лучше бы ее убрать, а то утром зачет...

- Не романтик, а дурак, - мрачно говорит Эдик.

Он стаскивает с кровати тело, взваливает на спину и уходит в коридор.

Мы долго не спим, говорим о случайности, о судьбе, о непредвиденных последствиях наших самых искренних движений души и тела...

Возвращается Эдик, молча кидается на панцырную сетку и тут же засыпает. Утром он глядит в потолок, рассеян, хмур и раздражителен. Мы, наскоро позавтракав, уходим сдавать зачет.

Возвращаемся вечером, в Эдикином углу голая панцырная сетка, исчез чемодан, что валялся под кроватью, нет книг на полочке у окна, и куртки, и старых домашних тапочек...