Дан Маркович - Жасмин

Ты всегда меня защищал:

- Он не дурак, просто явился с опозданием. Подрастет, тогда и начнет думать как взрослые люди все.

Но ты ошибся, Малов, я не стал, как все, не получилось.

А теперь, может, все-таки получится, но я не рад, прости.

x x x

А помнишь, Малов, как я тебя просил - "расскажи сказку..." Каждый вечер. После смерти матери я ведь несколько лет у тебя спал, на диванчике этом. Действительно, обо мне забыли. А потом я модели стал клеить, с дворником, бывшим дантистом, и он мне свои сказки рассказывал, как на самых быстрых самолетах летал, как зубы драл и боль заговаривал, я тебя научу, говорит, болтай-болтай что хочешь, человек доверчивый зверь, а если вот эти, глазные, болят, за ухом нажми и подержи, а для этих вот, клыков, - под челюстью точка.

Потом я тебе показывал, а ты смеялся:

- Вот авантюрист... как твой отец.

- Мой отец археолог.

- Ну, да, археолог, но это не главная его профессия, - и смеешься.

Так я отца и не видел, а года два тому назад ты говоришь - "умер твой папашка..." Оказывается, он и жил недалеко, в Калуге, имел другую семью.

- Ты его прости, Саша, он сильно испугался, когда ты заболел.

Ну, я не знаю, плечами пожал, за что тут сердиться, слабый, наверное, человек, испугался, что хорошего - возиться с идиотом всю жизнь... И я не знал бы , что ему сказать, и вообще... говорить не люблю, ты знаешь.

Я бы и теперь попросил:

- Малов расскажи сказку.

- Тебе скоро тридцать, и все сказки на уме, как ты будешь жить?

А я живу, и сам теперь сочиняю сказки, цветом на бумаге.

И уже не знаю, где сказка, где быль...

x x x

Мы положили пса, пошли к тебе, говорили, что делать, как смотреть лапы, сначала дадим согреться, да? Потом я говорю, пойду к себе, голова болит. Ты посмотрел на меня, кивнул - "выспись, завтра с утра начнем работу с ним".

Я не домой пошел, а вниз.

Жасмин спал, иногда вздрагивал и ворчал, очень глухой и мощный звук, так, я слышал по телеку, рычит лев, когда выходит на охоту. Теперь у нас громадный зверь живет, и я хотел, чтобы он был мой друг, тогда нас станет трое, не считая Белявки, его друзей и кошек, но ты говорил, котам немного от нас нужно, они своей жизнью живут, а этого пса мы должны спасти.

На столе лежали мои краски, несколько баночек с гуашью - две красные, две желтые, черный, белый, зеленый один, а синих не было, я этого цвета не люблю. Бумажка у меня серая, оберточная, шершавая... я заранее ее нарезаю, лежит стопкой, довольно большие листы, и больше мне ничего не нужно, главное, чтоб гуашь не каменела, я подливаю к ней водички, хожу вокруг и думаю, когда же я начну рисовать, и все никак не начинаю...

Сначала это были не мои краски, художник здесь писал плакат, а бумага была ватман, гладкая, противная, но это я потом понял, а тогда не выбирал. Я не рассказывал тебе, как было в первый раз?..

x x x

Я уже года два дворником работал, а точней был 577-ой рабочий день. Убирал снег с дорожки, спешил, за ночь нападало, а под снегом как назло ледок, и один из той компании поскользнулся, упал на колено, они со смешками его подхватывают, и все нормально было, но он увидел меня с лопатой, и пристал. Они все были слегка пьяны, но это я потом понял, такие вещи плохо соображаю, только по запаху или если совсем шатается. Они стали задираться, обзывать меня, я только смеялся, остальные были ничего, веселые, а этот злой, я всегда таких чувствую, от них пахнет страхом, знаешь, Малов, как долго ношеные вещи пахнут. "Страх порождает злобу, а злоба - страх", я теперь понял, ты правильно сказал. Но ты не верил, что я страх и злобу чувствую на расстоянии, всегда удивлялся - "ну и выдумки у тебя... или нюх звериный?.." По запаху многое можно сказать, нюх, наверное, мне вместо ума даден. Тот парень был злой, ершистый, даром что невелик ростом, и мне стало не по себе, я старался не встречаться с ним глазами, так лучше, может, у него пройдет. А он не успокаивается - "дворник, говно... " не люблю повторять, ты говоришь, эти слова лишние, и без них можно любую мысль сказать, а еще, ты меня всегда учил, - "никакого интима..." Нет, в жизни может быть, но говорить не надо, каждый сам переживает. "И тебе нельзя сказать?" - я как-то спросил, мне было лет шестнадцать. Ты подумал и отвечаешь - "мне можно, но в общих чертах, а подробности оставь себе". Я и не думал говорить подробности, но иногда говорил, помнишь, например, про Наталью с седьмого этажа, но это успеется, потом... Тут другое дело, просто грязь и ругань, а потом он подскочил и толкнул меня в грудь. Он был гораздо ниже меня, но плотный, быстрый, и знал, куда бить, чтобы больно, а я никогда никого не трогал, ты знаешь. Я не могу, сразу представлю себе, будто меня самого бьют... А здесь и представлять нечего, вот тебе налицо, те двое, другие, говорят ему "брось", а он еще злей стал, ударил меня в шею, так быстро и ловко, что я задохнулся и сел на снег. Тогда он еще ногой в грудь, не так больно, но я упал на спину, потом сел... и не могу встать, ноги заплелись, действительно, скользко, это я виноват, а как получилось, могу объяснить: температура за ночь не упала, как обычно, а пронесся теплый воздух, разогрел, подтопил снег, потом подморозило к утру, а я эти климатические беспорядки прозевал, спал крепко. До этого вечером засиделись, ты рассказывал про Белый дом, как вы его зашищали, я после таких историй и сказок волнуюсь, а потом сплю крепче обычного. Я спросил еще, стоило ли защищать, если потом получилось, ты сказал "хреново..." Ты подумал, и говоришь - "все-таки стоило, иначе еще хуже стало бы... Хотя мы дураками были, но без дураков жизнь остановилась бы..."