Константин Станюкович: Избранные произведения в двух томах. Том 2

Первым стояла «престарелая дама, ищущая чтеца». Престарелая дама жила недалеко, и я отправился к ней. Большой дом. Швейцар у подъезда.

— Где четырнадцатый номер квартиры?

— Вы наниматься… по объявлению, что ли? — ответил швейцар, оглядывая меня.

— Да.

Он как-то странно посмотрел на меня и заметил:

— В четвертый этаж идите, только знаете ли что? Напрасно будете подниматься. Она вот уже месяц публикует, и только ковер на лестнице портят… Никто не идет. Много тут перебывало разного народа…

— Отчего же это никто не идет?

— А барыня-то уж очень требовательная… А то ступайте, сами посмотрите… Многие так ходят… Пойдут, посмотрят и возвращаются назад, будто из театра… Смеются.

Меня заинтересовала эта старуха, и я пошел в четвертый этаж.

Позвонил — никто не отворяет. Позвонил другой раз… Наконец послышались шаги, и на пороге появился старый лакей.

— Вы чтец?

— Да… по объявлению…

Лакей тоже странно на меня посмотрел, лениво принял мое пальто и повел в комнаты.

Мы прошли через несколько парадных комнат и остановились перед запертой дверью.

— Вы подождите здесь, я пойду доложу!.. — проговорил лакей. — У вас сапоги не скрипят?..

— Нет, кажется…

— То-то… Она терпеть не может сапогов со скрипом!.. — прибавил совершенно серьезно лакей, после чего осторожно отворил дверь и скрылся.

Мне пришлось прождать минут с десять. В то время как я ждал, из других дверей вышла какая-то пожилая женщина, прошла мимо, бросив на меня внимательный взгляд, кивнула на мой поклон и вернулась в ту же дверь. Затем прибежали три маленькие собачонки в попонах, стали было лаять, но горничная, вошедшая вслед за ними, поторопилась увести их, поглядев на меня, как мне показалось, не без сожаления.

— Пожалуйте! — проговорил лакей, появляясь около меня.

Он отворил двери. Сперва мы вошли в роскошно убранную гостиную, а оттуда в небольшую полутемную комнату, где в большом откидном кресле полулежала закутанная пледами какая-то женщина. В комнате было душно и накурено чем-то ароматическим. Из соседней комнаты раздавались звуки фортепиано…

Лакей скрылся. Я остался один.

— Подойдите поближе! — тихо проговорила та самая пожилая женщина, которая давеча разглядывала меня в зале.

Я подошел и тогда только разглядел существо, лежавшее в кресле. Это была старая-престарая и очень некрасивая старуха с маленьким узконосым детским личиком, в белом чепчике с сиреневыми лентами. На лице ее толстым слоем лежала пудра, отчего безобразное ее лицо казалось еще страшней, а небольшие глаза, глубоко сидевшие в темных ямах, казались совершенно безжизненными, стеклянными глазами.

Она высвободила свою руку из-под одеяла и уставила на меня лорнет.

Несколько секунд длилось молчание. Она что-то опять сказала пожилой даме, и та снова тихо попросила меня подойти поближе. Я подошел почти вплоть к старухе. Она продолжала оглядывать меня, точно какую-то редкость. В это время в соседней комнате замолкли звуки фортепиано, и прямо против меня слегка скрипнула дверь. Я взглянул в ту сторону. Из дверей выглянуло прелестное, молодое женское личико, но тотчас же скрылось.

— Вы чтец? — наконец проговорила каким-то глухим голосом старуха, не опуская лорнета.

— Да.

— Вам сколько лет?

— Двадцать три года.

— Вы студент?

— Нет. Я кончил только курс в гимназии.

— Вы читали когда-нибудь больным?

— Читал, — храбро соврал я.

— Ведь это скучно, очень скучно, — заметила старуха, и на лице ее промелькнуло нечто вроде улыбки. Потом, помолчавши, она сделала мне какой-то жест рукой.

— Садитесь, — подсказала мне пожилая дама, заметив, что я не понял жеста.

Я сел на низенькую маленькую табуретку, обитую шелком, так что старуха, лежа в своем кресле, могла отлично меня видеть.

— Вы не нигилист? — снова начала она свой допрос.

— Нет.

— Вы в господа бога веруете?

— Разумеется.

— Это похвально, молодой человек… Нынче так мало веры… Кто ваши родители и что вы делали до сих пор? Расскажите-ка нам откровенно… Все по порядку. Я люблю слушать задушевные истории.

Я понял тогда, почему от этой старухи убегали все, приходившие по объявлению, но я решил испить чашу до дна. В моем положении приходилось спрятать самолюбие в карман.

«Кто знает, — мелькнула у меня мысль, — может быть, я понравлюсь старухе, и она мне поможет устроить карьеру. Такие примеры были. Она, должно быть, очень богата. Жить ей недолго. Чем судьба не шутит! Такие старухи капризны». Я вспомнил при этом случай, бывший в нашем губернском городе, как одна больная, богатая старуха оставила после смерти десять тысяч одному молодому человеку, приходившему играть к ней на фортепиано.