Иван Мележ - Товарищи

Когда поставили пять стропил, старый плотник с розовой лысиной и подстриженной бородкой весело крикнул поговоркой:

- Ну, до времени до норы отдохнут пусть топоры... Довольно, хлопцы, перекурим.

Сидя на верхнем бревне сруба, он скрутил из обрывка газеты цыгарку, достал из кармана . гимнастерки коробок спичек и обратился к Гаврильчику:

- Гвоздей бы больших,, товарищ заместитель... Гвозди кончаются. Видишь, чем стропила стали сколачивать. - Он вынул из кармана похожий на гвоздь обрубок толстой проволоки.

- Знаю, дядька Петро. За.втра в район еду - буду нажимать там. А покуда и проволочками надо. Сам знаешь, гвоздей столько у нас расходуется, что хоть завод в селе открывай!

Плотник засмеялся, кивнул в знак согласия головой:

- Правильно сказал - целый завод нужно.

"И этот к Гаврильчику, а не к Баклану", - отметил Ковалевич.

Ему показалось, что дядя Петро не случайно обратился именно к заместителю...

* * *

К Баклану пошли втроем. Он жил в хате, стоявшей недалеко, от края села.

На крыльце их встретила мать Василия.

На голове у нее был повязан новый пестрый платок с бахромой. Она ждала гостей:

услышав от хлопца, который привез рыбу, что приехал командир сына, старая сразу начала жарить и парить. Испекла целую гору драченок, поджарила рыбу.

Пока собирали на стол, Ковалевич разглядывал висевшие на стене фотографии.

Снимки почти все были новые, послевоенные. Попалось и несколько фото партизанских времен: они были желтоватые и тусклые - видно было, что делал их неопытный человек. На одной карточке, вставленной в рамку вишневого цвета со стеклом, Ковалевич увидел себя: сидя на камне, он слушает партизана, который сидит на корточках и что-то показывает на помятом листе бумаги. Партизан снят со спины, но по очертаниям фигуры нс трудно было узнать Баклана.

Рядом другой снимок, тоже в рамке, но на нем снят Баклан один. На груди блестят ордена и медали. Карточка сделана после войны, возможно, после получения последнего ордена. Вот еще два таких же снимка, только без рамок; они пожелтели.

А вот Баклан, в штанах, закатанных выше колен, - он стоит в воде и, весело смеясь, держит за голову громадную щуку. Щука беспомощно раскрыла широкий хищный рот - наверно, когда делали снимок, она была еще живая. На другой стене - снимки из газет. "Вся биография иллюстрирована", - с невольной иронией подумал Иван Саввич.

Баклан достал из шкафа две литровые бутылки. Поставил на стол, подмигнул товарищам:

- Хватит горючего? Словно чувствовал, что гости приедут, - запасец сделал.

Он удовлетворенно окинул глазами стол:

Ковалевич не может обидеться, что приняли его не так, как нужно. Вот разве, только плохо, что не встретил. Но не знал же он.

что командир приедет, а то подводу выслал бы на станцию...

Прежде всего выпили за встречу, потом за мать Баклана. Третий тост подняли за отряд "Смерть фашизму". Мать Баклана, которая тоже выпила чарку за встречу, встала и ушла, оставив товарищей одних.

- Бывало ночь... Месяц, как нарочно, будь он неладен... - вспоминал Баклан, - а ты дежуришь где-нибудь возле "железки", подстерегаешь. Подполз к шпалам, разгреб щебень, быстро вложил ящичек со взрывчаткой, отбежал... И вот паровоз-чи-чи-чах, чи-чи-чах... Вагоны один за другим летят - фрицы на восток спешат за "жизненным пространством"... И вдруг - га-а-ах! Все сразу к черту. Р-ра-аботка!

Баклан, охмелевший от вина, от воспоминаний, не говорил, а гремел "г-га-ах".

"р-ра-а-ботка". От волнения он привстал и, выпятив грудь, на которой блеснули два ордена и три медали, продолжал рассказывать.

Теперь, когда Баклан снова увидел перед собой командира отряда, тревожные мысли и неуверенность окончательно оставили его. В их с Ковалевичем отношениях, ему казалось, ничего не изменилось: командир отряда был таким же, как и раньше, близким, "своим". К Баклану снова вернулись привычные приятные мысли о славе, о своей значительности, которые одна за другой начали было исчезать после партийного собрания.

Подрывника захватили воспоминания...

Однако Ковалевич, который бывало сам любил поговорить про "те дни", на этот раз слушал Баклана равнодушно. Его мысли все время вертелись вокруг того, что он видел на жнивье, около молотилки, около сруба. Мысли эти не давали покоя, нетерпеливо просились наружу.

Гаврильчик, понимая настроение Ковалевича, попробовал переменить разговор, но Баклан ничего не замечал. Он уже во второй раз рассказывал о том, как подорвал мост на Турье, по которому проходила немецкая железная дорога.