Сергей Семенов - Страшное дело

"Чтобы мне такое счастье, как Андрюшке, -- вот бы ладно было; а то что?"

И ему вдруг стало завидно, на сына глядя. "И за что это он, сопляк, только пользуется этим? Эва жена одна какая!"

И в хмельной голове Филиппа забродили нечистые мысли. Представилась ему сноха статная, красивая да здоровая. И забурлила в нем кровь, заворочался мужик на постели, начал вздыхать и охать…

"С такой бабой, кажись, все горе забудешь, не то что я с своей; бывало, работаешь, работаешь, придешь домой, поглядишь на нее, с души воротит…"

И вздохнул опять Филипп, поднялся с подушки и взглянул на жену. Настасья лежала, как колода, руки раскинула, нос кверху подняла и свистела им и храпела на всю избу. Филиппу противно стало глядеть на нее. Плюнул он, встал с постели и подошел к окну и высунул голову на улицу.

Ночь была тихая, теплая. Сильно пахли молодые листочки березы. Хорошо пахли. Где-то пощелкивал соловей. С верхнего конца села доносились песни.

Смотрит кругом Филипп, прислушивается, а сердце бьется все сильнее и сильнее, и кровь в голове молотом стучит. А дикие, греховные мысли так и копошатся, так и гонятся одна за другой, не может он отогнать их от себя…

"А отчего бы мне не отведать сыновнего счастия? кто мне закажет? -- размышлял мужик. -- Чем я виноват, что моя баба такая старая да ледащая, а я еще в силе? Я сам себе хозяин, и что хочу, то и делаю, никто не закажет, да и разве узнает кто?"

И представил Филипп опять себе Ольгу: лежит будто она, разметалась, косы толстые по подушке раскинуты, полная грудь высоко поднимается, лицо красотой и здоровьем пышет. И еще сильнее забурлила кровь в мужике, в груди закипела, ударила в голову и отуманила ее совсем.

"Не могу… не пересилю я себя… Что мне мучиться… А! Была не была. Попытаю, что ни будет!" -- решил Филипп и, захлопнув окно, встал с лавки; поглядел на спящую жену и потихоньку на цыпочках покрался из избы.

Вышел он в сени, прислушался, слышит: шевелится Ольга. Захватило дух у Филиппа. Однако сразу не хватило смелости у него, и прошел он на навоз, постоял там немного, собрался с духом и уже храбро подошел к кровати снохи…

– - Кто тут? -- с испугом спросила Ольга.

– - Молчи, это я! -- задыхаясь, прошептал Филипп.

– - Что это ты, батюшка? Куда? -- еще более испугавшись, проговорила Ольга и вскочила с постели.

– - Молчи, не разговаривай, -- прошипел Филипп…

Ольга рванулась, но ей было не по силам бороться с дюжим, осатанелым мужиком. Она хотела было крикнуть, но он зажал ей рот…

Наутро совесть было проснулась у Филиппа, но он представил себе всю сладость своего греха, и она угомонилась. Только одно тревожило его: не вздумала бы баба жаловаться… Но, подумав немного, он решил: а да пущай попробует, я отопрусь, скажу, во сне приснилось ей, и вся недолга.

И он стал совсем спокойный, как будто ничего и не бывало.

Ольга же была совсем неспокойна; когда она опамятовалась и поняла, что произошло с ней, то задрожала от ужаса и отвращения и залилась слезами. Ей так горько стало, что, кажется, разорвала бы она от злости проклятого старика. "А еще отец! -- лепетала она, захлебываясь от слез. -- Что он только наделал-то? О, батюшки! Сейчас пойду свекрови скажу или домой уйду да напишу Андрею. Пусть он тогда разделывается с ним…" И она стала обдумывать, что лучше ей сделать: свекрови объявить или уйти к брату и оттуда мужу написать, но долго ничего решить не могла. Свекрови объявить ей было стыдно и страшно: знала она, что чрез нее сейчас же узнают все люди и то заговорят, что не дай бог и про другого кого слышать; к брату идти ей казалось тоже нельзя, брат мужик, как ему все рассказать? А на невестку и надеяться нечего: она не любит ее и, пожалуй, еще на смех поднимет.

"Эх, была бы у меня матушка родимая, -- подумала Ольга, -- размыкала бы я с ней горе, и научила бы она меня, и как быть, а без нее и надеяться не на кого; на мужа разве, да напиши-ка ему об этом, он с ума сойдет и, пожалуй, вот какой беды наделает".

"Помолчать разве, скрыть грех, -- стала думать Ольга. -- Может, это он спьяну, старый дурак, тверезый не посмел бы… А обозлится он как, если я объявлю про грех, не будет мне совсем житья от него".

И всю ночь прометалась баба на постели, обдумывая, как ей лучше поступить, чтобы от людей грех утаить, но ни на чем остановиться не могла. Измучилась она душой и телом и всю ночь не могла глаз сомкнуть… Настало утро, поднялась Ольга с постели и пошла в избу. Настасья уж печку топила, Филипп сидел на лавке и обувался. Он исподлобья взглянул на сноху и, заметив, что платок у нее на лицо надвинут и глаза наплаканы, отвернулся, крякнул и со страхом, невольно вдруг охватившим его, стал ожидать, что будет. Пока баба у печки возилась, он не знал, в какой угол смотреть и что делать. Только когда сели за завтрак, Филипп несмело проговорил: