Лариса Миллер - Золотая симфония

Это загадочное понятие - шаблон. Что может быть шаблоннее тридцати трех букв алфавита и семи нот звукоряда, и что может быть непостижимее поэзии Пушкина и музыки Моцарта, сотворенных с помощью этих стандартных знаков? Каким образом простые нераспространенные предложения превращаются в бессмертные стихотворные строки:

Не пылит дорога,

Не дрожат листы ...

Погоди немного,

Отдохнешь и ты.

Что может быть обыкновеннее времен года, и почему первый снег, первая трава, весенняя гроза, падающий желтый лист - всегда откровение?

Казалось бы, все мечено,

Опознано, открыто,

Сто раз лучом просвечено,

Сто раз дождем промыто.

И все же капля вешняя,

И луч, и лист случайный,

Как племена нездешние,

Владеют речью тайной.

И друг, всем сердцем преданный,

Давнишний и привычный,

Планеты неизведанной

Жилец иноязычный.

Новизна и штампы - граница между ними размыта и подвижна, как между тьмой и светом:

И тьма - уже не тьма, а свет,

И да - уже не да, а нет.

(Г. Иванов)

Но что делать, когда внутренний свет начинает мигать и готов погаснуть, когда организм перестает вырабатывать вещество, способное преображать унылые штампы в нечто живое? Одну талантливую актрису как-то спросили: "Что вы делаете, когда вам плохо?" "Прихожу в отчаяние", ответила та. Эта возможность есть всегда. Но существуют ли другие?

Беда в том, что когда садится аккумулятор, требуется помощь извне. Когда задыхаешься "в однообразьи нестерпимом", нужно, чтоб кто-нибудь пришел и хоть на мгновенье выдернул тебя из опостылевшей рутины, как когда-то в мой десятый день рождения сделала мама, уведя меня с последних двух уроков в детский театр. Спектакля не помню совсем, потому что весь запас эмоций израсходовала пока спешила по непривычно тихому школьному коридору и безлюдным лестницам в пустой гардероб, торопилась по залитой солнцем улице, ехала в полупустом троллейбусе на любимом месте у окна и, жуя специально припасенные мамой бутерброды, думала о предстоящем представлении, вечерних гостях и подарках. Это было то самое счастливое "вдруг откуда ни возьмись", которое почти каждый испытал в детстве и, увы, далеко не каждый - во взрослой жизни.

Травка зеленеет, солнышко блестит,

Ласточка с весною в сени к нам летит

- этот стишок вертелся у меня в голове, когда нас везли вдоль зеленеющих полей с аэродрома в гостиницу. То была моя первая поездка за рубеж, когда в конце 80-х "оковы рухнули" и "свобода вручила" мне авиабилет до Бостона с пересадкой в Шэнноне. Пересадка предполагала ночевку в ирландском городке Лимерике. Покинув несколько часов назад темную, холодную, январскую Москву, мы приземлились в цветущем майском мире, где над головой летали какие-то экзотические птицы, добавляя красок и без того красочному зрелищу. Засыпая в уютной, похожей на старинную усадьбу гостинице, я вспоминала как когда-то поразила мое воображение давняя, 60-х годов, конечно, не заграничная, но все же приграничная поездка по живописному Закарпатью. Вспомнила, как автобус, двигаясь вдоль границы с Румынией, однажды настолько приблизился к колючей проволоке, что можно было отлично разглядеть иностранного мужика в фетровой шляпе и потертой кацавейке, который, размахивая кнутом, загонял в хлев иностранную корову. Я извертелась, стараясь досмотреть до конца сценку из запретной, неведомой жизни.

Эти мелькающие картинки пестрого мира, дальняя дорога, шуршание шин, перестук колес, гул мотора - спасибо им! Они иногда способны выручить того, кто уже не в силах помочь себе сам. Они тормошат, морочат, кружат голову до тех пор, пока душа не соскучится по себе самой, по тем чудесам, которые творит сама, заставляя обыкновенный лист бумаги фосфоресцировать в ночи в ожидании стихов.

О мир, твои прекрасны штампы:

То свет с небес, то свет от лампы,

То свет от белого листа ...

Прекрасны общие места.

Что за окошком? Там светает.

Что будет завтра? Снег растает.

О Божий мир, моей душе

Дари не ребусы - клише.

1995 г.

Весной средь бела дня

Весна - странное время. Чем больше неба и света, тем очевидней несовершенство мира и собственная некондиционность. Весна проливает свет на все, всякий раз заставая мир врасплох и не в лучшем виде. Вот он воинственный, грохочущий, захламленный, больной. Вот они, вернее, мы, сделавшие его таким и требующие Всевышнего к ответу за все несчастья. Но Всевышний "повинен" лишь в том, что создал нас, а мы, вообразив себя его соавторами, творим и творим. И в основном безобразие. На дворе теплынь, пушистые облачка плывут над крышами бетонных крупноблочных кварталов, а возле домов валяются вылезшие из-под растаявшего снега пустые молочные пакеты, банки, жестянки, селедочные хвосты, куриные кости, грязные бинты щедро освещаемые солнцем отходы бытия.