И Минин - Сто верст до города (Главы из повести)

Слаще хлеба, слаще меда

Знаменитый наш пикан!

Вода есть, котелок - вот он, спички в кармане. На лужку, у старого остожья, полно бросовых гнилых жердей - эти на дрова пойдут. У лога в траве растет пикан. Нарвать, сварить - чего же еще надо? Ничего больше не надо. Хорошо, что вчера не поддался на уговоры Митюбарана. Казенный горох он не тронет. Он заставит себя думать, что в мешках вовсе не горох, а камни. Так лучше.

А солнце сияло, весело подмигивало ямщику: не трусь! Будем живы - не помрем.

"ШПИОНЫ!"

Колеса монотонно стучали по каменистой дороге. Под колесами скрежетала мелкая галька. Бренчали железные подвески на узде, скрипела дуга.

Над лесом - пармой - бледно светилась молодая луна. Куда-то плыли легкие облака, и Степанку казалось, будто луна, покачиваясь, несется ему навстречу.

Степанко был доволен собой: сообразил-таки покормить лошадку днем, в тени. На дневной жаре она после первых шагов выбилась бы из последних силенок, запыхалась, изошла потом. А сейчас шагала бодро. Видимо, и клевер помог.

Скрипела в ночной тишине дуга, стучали по твердой дороге колеса.

А Степанко думал. Он думал о матери, об отце, о братишке и сестренке и снова о матери. Худо живется ей нынче, очень даже худо. Но она все-таки дома. Дома и стены помогают. А вот как живется отцу там, на войне, где ухают снаряды и трещат пулеметы? Страшно, наверное, на войне, беда как страшно. А может, за два года уже привык и ему все нипочем? Кто знает. Отец об этом почему-то никогда не пишет.

Долго обо всем размышлял Степанко. И даже вздрогнул, когда недалеко от себя вдруг услышал человеческий голос:

- Быстрей, быстрей водите! Шнель!

Глянул Степанко и растерялся. Совсем близко, у телеграфного столба, возились люди. Три мужика занимались каким-то совершенно непонятным, даже очень странным делом: один командовал, а двое - подумать только - пилили столб! Зачем?

Вредители! Так и есть вредители! А может, даже шпионы. Никогда себя трусом не считал Степанко, но тут лоб моментально затянуло липким потом, сердце замерло. Шпионы! Подпиливают телеграфный столб, связь нарушают. И что будет, если заметят Степанка, если сцапают?

- Быстрей, говорю, быстрей! Шнель! - крикнул опять старшой. - Шнель!

Все-таки шпионы ли? Откуда им здесь взяться? Какая корысть забросит их в парму? Нет, здесь что-то не так. Эти люди наверняка просто ремонтники, заменяют подгнивший столб новым. Да, да, наверняка ремонтники.

- Но-но! - крикнул Степанко на Сырчика и щелкнул плетью.

Незнакомые люди тотчас обернулись.

- А-а, наконец-то! - обрадованно заговорил старшой. - Подъезжай, подъезжай, чего стал?

Пильщики бросили свой инструмент, выпрямились. А их командир, плотный пожилой дядька с длинными усами и давно не бритыми щеками, уже шел к Степанку навстречу.

Одет он был в военную форму, с погонами рядового, на ремне торчала кобура. А во рту какая-то загогулина, "козья ножка", что ли?

- Табак куришь? - нетерпеливо спросил он и уставился на Степанка. Странный он был, этот человек, чудной какой-то: походка неровная, ноги подкашиваются, а глаза светятся, точно шалые.

- Табак куришь? - повторил он свой вопрос.

"Кажется, бить будет", - подумал с тревогой Степанко и не смог произнести ни слова, только промычал что-то.

- Да ты что, в самом деле немой, что ли? Или язык проглотил? Спрашиваю: имеются ли у тебя спички?

Последние слова он произнес по-пермяцки, даже на том диалекте, на котором говорят в Лобане, и Степанко быстро пришел в себя.

- Нет, табак я не курю, - наконец внятно ответил он.

- И спичек нет?

- Спички - вот они...

- Так чего же ты! Давай быстрей!

Степанко торопливо вынул из кармана спички и подал в дрожащие руки незнакомца.

- Чего такой бледный? Трусишь? - насмешливо спросил тот, шумя спичками.

- Я трушу? С чего это? Гляжу, взрослые люди, а озоруют, телеграфный столб пилят... Удивился зачем?

Усатый дядька захохотал:

- Умора! Да мы, паря, огонь добывали! Сухую палку об столб терли, три пота пролили - и хоть бы хны! А ты - столб пилим!

Махнул рукой усач и торопливо, даже слишком торопливо, стал прикуривать.

- От дьявол, вот он, горлодер! - зажмурив глаза, произнес умиротворенно усач и чмокнул от удовольствия губами. - Дерет! У-у, дерет! Сейчас живем!

После нескольких затяжек он совершенно обмяк, устало шлепнулся на бровку кювета, вытянул ноги.

- Дерет! Не табак, а малина! Эй, господа хорошие, поди сюда. Шнель! крикнул "пильщикам". - Бегите, говорю, к нам!

Два долговязых мужика в коротких шинелях энергично сдернули с голов мятые пилотки и, косясь друг на друга, нерешительно побрели к подводе. Передний был сутулый и заметно припадал на левую ногу. Второй, длинноносый и худой, прямо как жердь, был совершенно лыс. Виновато и как-то растерянно улыбаясь, они присели на обочину, ничего не выражающим взглядом прошлись по Степанку, кивнули головами.