Марина Москвина - Между нами только ночь

- Ты что, уходишь?

Я говорю:

- Да.

И тут она говорит:

- Поцелуй меня!

Я наклонилась и ее поцеловала.

- А теперь дай я тебя поцелую!

Я ушла с растопленным сердцем.

А интернат у нас был с каким-то военным уклоном. Там год от года, набирая обороты, с эпическим размахом разворачивались странные, до глубины души меня изумлявшие боевые действия! Расчерченные белыми линиями асфальт во дворе, пол в учебном и спальном корпусах непосвященному казались бы загадочными, как рисунки в пустыне Наска. А это чтобы удобней строиться. Мы в интернате то и дело строились, рассчитывались на "первый" и "второй", маршировали, громко топая, размахивая руками, постоянно ходили "в ногу" неважно, вели нас в столовую, петь в хоре, на доблестный труд или на ратные подвиги.

Теперь может показаться диковатым, что прямо посреди ночи тебя неожиданно могла разбудить военная тревога, коварно объявленная тихим голосом по громкоговорителям на стенках спален - в надежде, что кто-то не проснется, не услышит, не выскочит, как ошпаренный, в полной амуниции. Тогда твоему классу снизят баллы, и все тебя за это будут считать мямлей и мокрой курицей.

И вот мы стоим, затылок в затылок, по стойке смирно - в одинаковых фланелевых куртках-"маоцзедуновках" унылого синего цвета и сами не знаем: то ли это проверка слуха, то ли начало большого похода.

Елена провожала нас, утешала, как могла. Помню, она сказала мне (представляю, какой у меня был затюканный вид!):

- ...Ну, ничего, иди, прогуляйся. А то уже забыла, как звезды выглядят.

Далее следует сюрреалистическая картина: ночь, Варшавское шоссе ветер, тоненький месяц, осенний холодок, а мы идем по проезжей части дороги, чеканя шаг, нескончаемой колонной в одинаковых, как я уже говорила, фланелевых костюмах с лампасами, выданных в интернатской кастелянной.

Это были суровые будни, но случались в интернате и праздники, хотя они тоже носили немного казарменный характер. Взять хотя бы смотр строевой подготовки, когда на глазах у представителей РОНО надо браво прошагать всем классом точно по периметру актового зала (господи, до чего я давно не произносила этих слов, странно, что они не стерлись из памяти!), а потом грянуть строевую песню, как напутствовал нас военрук Нахабин, "чтоб дым из ушей валил!".

В общем, мне поручили выбрать для класса песню. Я вернулась домой - нас отпускали на воскресенье - и спрашиваю:

- Юр, как думаешь, какую нам песню спеть на смотре по стройподготовке? Главное, чтобы солдатско-матросскую!..

Юрик знал сотни песен и по "Самоучителю" научился играть на шестиструнной гитаре. Во дворе ему не было равных бардов и менестрелей. Теплыми вечерами в Черемушках из своих распахнутых окон обитатели нашей пятиэтажки выслушивали многочасовые концерты, которые Юрик закатывал на лавочке в беседке.

- "Вот ты опять сегодня не пришла, - пел наш Юрик, подыгрывая себе на гитаре - то перебором, то зажигательным чесом, - а я так ждал, надеялся и верил, что зазвонят опять колокола и ты войдешь в распахнутые двери..."

Потом шла "Гостиница". Дальше - по нарастающей - "Тише, люди, ради бога, тише, голуби целуются на крыше..." - короче, классика московских подворотен, в основном, разумеется, про любовь.

- Знаю я одну матросскую песню, - сказал Юрик. - Значит, дело было на корабле. Слова там такие:

Он говорил ей: "Сюда смотрите, леди,

Где в облаках мелькает альбатрос.

Моя любовь к вам нас приведет к победе,

Хоть вы знатны, а я простой матрос".

- Видишь, - он говорит, - какая матросская?

- А дальше?

- Дальше припев:

А море грозное

Ревело и стонало,

Ласкаясь, с грохотом катил за валом вал.

Как будто море чьей-то жертвы ожидало.

Стальной гигант кренился и стонал!

- Подходящая?

- Сила, - говорю. - Маршировать-то под нее можно?

- Это как спеть, - сказал Юрик. - Ать-два - левой! Ать-два - ле... Но на при-зы-ы-ыв влю-блен-ного матро-оса ска-за-ла ле-ди: "НЕТ!", по-тупив в во-ду взор! За-би-лось серд-це в нем, словно крылья аль-батро-оса, и бросил ле-ди он в бу-шу-ю-щий простор!!!

Вот это была песня! Прямо потрясающая! Только леди жалко. Я как представила валы - с нашу пятиэтажку - сразу поняла, чего она всю дорогу стояла, потупив в воду взор. Ее просто-напросто укачало. Да и матроса явно укачало. Сто против одного: если б не свирепая болтанка, в жизни бы он на такое не решился.

В понедельник слова "Моря грозного" я продиктовала всему классу. Друзья, разумеется, одобрили мой выбор. Особенно эта песня запала в африканское сердце Фреда Отуко из Кении. (Фред - свой парень, не жмот, угощал нас жвачкой и кока-колой - никто ведь понятия не имел, что это за напиток, думали, пиво. Он и вещами не пижонил, носил что выдавали со склада. И так сидело на нем ладно само по себе невзрачное пальто, так был к лицу черный воротник и черная цигейковая ушанка. Особенно когда он во всем этом усаживался в серебристый "Мерседес", который привозил их с братом в интернат и увозил обратно в посольство Кении).