Из ораторов мне запомнились полувоенный в серой бекеше, в буденовке и Прошкина... Когда оркестр ударил "Интернационал" и крикнул кто-то сверху "Шапки долой!", первой сорвала свою папаху Прошкина, - прямые, коротко остриженные волосы ее развалились скобкой по вискам, придавая ей вид упрямый и задиристый.
- Эк, дьявол! Под мужика стрижется... - ахнул кто-то в толпе.
- А може, и в самом деле мужик?!
- Двухсбруйный!
- Кхе-хе, гхы-хы...
- Цыц!
Анна Ивановна Прошкина. Атаман-баба. Бой-баба. И вот что осталось от нее. Ну как я мог узнать в этой старухе ту громогласную воительницу? Хоть и рассказывала мне тетка о ней, просила сходить, поглядеть... "Живет она теперь, как отец Серафим-пещерник. Ей-богу, правда! Сходи, подивись..."
И мне по рассказам казалось, что живет она где-то в лесу у черта на куличках. Ан вот она где, у старого большака. В трех верстах от правления колхоза, от большого села Желудевки.
Я вошел к ней в палисадник и сказал:
- Здравствуйте, Анна Ивановна! У меня к вам дело, - я назвался и сказал, что пришел от тетки.
Она резко вскинула голову, обернулась от дуплянки, опять пристальным немигающим взглядом посмотрела на меня:
- А вы ее откуда знаете?
- Я племянник ее.
- Племянник! Ах ты боже мой! - она всплеснула руками. - Что ж ты сразу-то не сказал? А ведь я думала, что ты из правления. Сено описывать пришел.
- Ну, что вы! Хочу торговаться с вами. Тетка задаток просила оставить, - соврал я.
- Ах ты боже ж мой! - хлопнула она опять себя по ляжкам. - Скажи ты, не забывает про меня моя красавица. Как она, жива-здорова?
- Ничего, слава богу.
- Да что ж это мы здесь стоим? Пошли в избу. Я медком тебя угощу. Да чайку поставлю. - Она заковыляла к веранде. - Правда, самовара-то нет у меня. Я в чугунке скипячу чаек да малинкой заварю. Уж не побрезгуй, касатик.
Проходя мимо ветел с конским черепом, я спросил:
- А эта штука зачем?
Она лукаво улыбнулась, выпячивая нижнюю губу:
- Старая примета - конская голова пчелу держит.
- А вы верите?
- Хочешь веришь, хочешь нет. Про бога не скажу - грешница. Но что-то нами повелевает.
В избе было сумрачно от низкого потолка, настланного из жердей. Стены хоть и были оштукатурены и побелены когда-то, но почернели от дыма. Пол, собранный из старых кадушечных досок, горбился волнами. Вся мебель в избе - и стол, и скамья, и кровать, и стул - были сбиты из березовых палок. Белая береста придавала им нарядность, даже своеобразную красоту.
- Кто это вам мастерил мебель? - спросил я.
- Все, что здесь сделано, от нижнего венца и кончая этой печью - все моими руками.
- Неужто никто вам не помог?
- Никто.
- И стропила сами ставили?
- Сама. На земле все разметила, вырубила. Потом сама и ставила.
- И сруб?
- И сруб рубила сама.
- И крышу одна крыла?
- Все одна. Сперва набросаю, потом залезу, утопчу... - Она вдруг растерла пальцами слезы по щекам. - Эх, господи боже мой! Я и в землянке нажилась, и по миру ходила, и в тюрьме насиделась...
Она отвернулась, отрывисто, глубоко всхлипывая, сняла с печки сухое полено и начала отщепывать лучины.
Огонь развела на шестке, чугунок с водой поставила на таган.
- Вот мой и самовар! А ты садись хоть в креслице, хоть на скамью.
- Спасибо! Я все дивлюсь, как это вы печь смогли сложить из битого кирпича.
- На иле. Ил у меня крепкий, как цемент. И не трескается от огня. Из пруда брала.
- Перевязки надо сделать, под выложить, небо - и все из половняка? удивлялся я, разглядывая печь.
- Эх, родимый. Я этих печей-то в жизни сложила - не перечтешь, как волос на голове. Через эти печи вся моя жизнь скособочилась.
- Из-за печей?
- Да. С детства я обучилась этому ремеслу. А потом в селе лучшим печником была, по дворам ходила. Меня все знали. Вот и выдвинули. В ладоши нахлопали.
Она стояла у шестка, освещенная переменчивым пламенем, смотрела куда-то под ноги; высоко вздернутые, как наклеенные, седые брови придавали ей выражение мучительного недоумения.
- Сорвало меня, как скворечню с дерева, и наземь бросило. Так пустым ящиком и Осталась.
- Как же это произошло?
- Э-э, всего не расскажешь.
- Вы хоть пенсию получаете?
- Нет.
- Почему?
- Говорят, не за что.
- Кто говорит?
- Тарарышкин, председатель рика. Стажу, мол, рабочего не хватает.
- А колхоз?
- Колхоз у нас слабый. На трудодни нечего платить, не то что пенсии.
- Пусть платят как беспризорной!
- Тарарышкин говорит - на беспризорных у нас лимит. Жди, говорит, очереди.
- Что же вам предлагают?
Читать дальше