Владимир Набоков - Интервью Николаю Аллу

"Старое литературное обозрение" 2001, №1(277)

В настоящем выпуске журнала, посвященном столетию со дня рождения В.В. Набокова, представлены непереиздававшиеся и малоизвестные тексты. Это первое европейское и первое американское интервью писателя, заметки маргинальных жанров - некролог, пародия - ценные мелочи, сопровождающие главные книги: портрет И.В. Гессена переходит в "Другие берега", а тень Амалии Фондаминской ложится на образ Александры Яковлевны Чернышевской из "Дара"; пародия высвечивает смысловые закоулки известного рассказа Сирина 30-х годов.

Мы также предлагаем вниманию наших читателей впервые публикуемые на русском языке главы двухтомной набоковской биографии Брайяна Бойда и новейшие исследования, посвященные творчеству писателя.

[Интервью Николаю Аллу]

В.В. Сирин-Набоков в Нью-Йорке чувствует себя "своим". Работает сразу над двумя книгами - английской и русской.

Владимир Владимирович Сирин-Набоков - один из двух русских писателей, живших в Париже исключительно на доходы со своих литературных трудов.

"Другим таким писателем был Алданов", - рассказывает Вл. Вл. - "кроме своей литературной работы, зарабатывавший еще сотрудничеством в "Последних Новостях", главный литературный доход, конечно, приходил от переводных произведений, т.к. книги на русском языке расходились слабо".

Вл. Владимирович сравнительно молодой писатель, начавший свою литературную деятельность уже в эмиграции. Он скромно умалчивает о своих стихах, которые считает "юношескими увлечениями" и небрежно говорит: "Да, у меня есть две книжки стихов, но о них упоминать не стоит".[1]

Автор этих строк впервые увидел имя Сирина 18-19 лет назад под прекрасным стихотворением, напечатанным в одной русской газете в Харбине и начинавшиеся словами "На мызу, милые".[2] С тех пор утекло много воды, строчки стихотворения позабылись, но живет еще то грустно-лирическое чувство, навеянное стихами, где в красивых образах рассказывалась мечта о возвращении в Россию. По-видимому, за такой длинный срок эта мечта приняла уже какие-то другие, совсем не лирические формы.

Нью-Йорк тише и медлительнее Парижа

Влад. Владимирович приехал в Нью-Йорк из Парижа очень недавно[3], и его впечатления о Нью-Йорке являются большим контрастом впечатлениям многих других русских, приезжающих из Европы и, особенно, из Парижа.

"Нью-Йорк по красоте я ставлю не на последнее место", - говорит он, "если не на второе. Что меня больше всего поражает и радует здесь, это тишина, стройность и соразмерность. По моему мнению, здесь никакой "спешки" нет, и жизнь идет медленнее, чем в Париже. Конечно, по сравнению с Парижем, здесь люди живут удобнее. На улицах царит удивительная тишина, которую я объясняю одинаковостью звуков. В Европе звуки очень разнообразные и, поэтому, значительно шумливее".

Вл. Вл. поражает свойство нью-йоркского дневного света.

"Здесь удивительно выделяются краски и совершенно другой тон электрического света. Я не знаю, почему это, но мне здесь все напоминает раскрашенную фотографию".

Здесь Вл. Вл. "очарован" главным образом "свободой в движениях", в разговорах, замечательно простым и добрым отношением.

"Уже на пароходной пристани меня поразили таможенные чиновники", говорит Вл. Вл. "Когда они раскрыли мой чемодан и увидели две пары боксерских перчаток, два чиновника надели их и стали боксировать. Третий чиновник заинтересовался моей коллекцией бабочек и даже порекомендовал [один] тип назвать "капитаном". Когда бокс и разговор о бабочках закончились, чиновники предложили [мне] закрыть чемодан и ехать. Разве это не показывает на простоту и добродушие американцев".

<...>

Многие книги Вл. Вл. переведены на французский, немецкий, английский, чешский и финский языки. Сейчас он работает на английском языке над уголовным романом[4], а по-русски заканчивает "Солюс Рекс"[5].

Парижский дом разрушен бомбой: вместо подлодки - кит

В. В. Сирин начал собираться в Америку два года тому назад, но вначале делал это с прохладцей, но, когда стукнула война, он поторопился и выехал вовремя.

"Несколько дней назад", говорит Вл. Вл., "я получил письмо от знакомых из Парижа, в котором они пишут, что в тот дом, где я жил с женой и сыном перед отъездом, попала бомба с немецкого аэроплана и совершенно разрушила его. Но ехали мы без приключений, не считая небольшой паники, поднявшейся на "Шамплейне" при виде над поверхностью океана какой-то странной струи пара. У многих шевельнулась страшная мысль - "подводная лодка", но, к общей радости, это был только кит".