Владимир Набоков - Подлинная жизнь Себастьяна Найта

Это "Фламбаум и Рот", - сказал человечек, - большая фабрикация, фабрика. Бумага.

Наступила недолгая пауза. Затем он поскреб крупный, отсвечивающий нос и наклонился ко мне.

Я бывал, - произнес он, - Лондон, Манчестер, Шеффилд, Ньюкастль, - он посмотрел на палец, оставшийся несосчитанным.

Да, - сказал он. - Игрушечное дело. Перед войной. И я играл в небольшой футбол, - прибавил он, заметив, возможно, что я гляжу на неровное поле с двумя голами, удрученно стоявшими по краям, - один лишился перекладины.

Он сожмурился; усики встопорщились.

Знаете, как-то раз, - сказал он и зашелся в беззвучном смехе, знаете, как-то раз я пускаю, пустил мячик из "аут" прямо в гол.

О, - вяло сказал я, - и попали?

Ветер попал. Это была робинзоннада!

Что?

Робинзоннада - восторженный фокус. Да... А вы далеко ли едете? осведомился он вкрадчивым, сверхвежливым тоном.

Ну, - сказал я, - дальше Страсбурга на этом поезде не уедешь, не так ли?

Нет, я иметь, имею в виду вообще. Вы путешествуете?

Я отвечал утвердительно.

Во что? - спросил он, чуть вбок наклоняя голову.

Да, пожалуй, что в прошлое, - ответил я.

Он кивнул, как если бы понял. Затем, снова склонившись ко мне, тронул меня за колено и сказал:

Я теперь продаю козу, - знаете, - козаные мячики, пусть другие играют. Старый! Силы нет! Еще намордники, всякие такие штуки.

Он опять легко потрепал меня по колену.

- Но раньше, сказал он, - прошлый год, четыре прошлых года, я был в полиции, - нет-нет, не сразу, не совсем... В штатском. Вы понимаете?

Я взглянул на него с внезапным интересом.

Погодите-ка, - сказал я, - а ведь вы мне подали мысль...

Да, - сказал он, - если вы ищете помощь, помочи, хорошую козу, cigaretteйtui, совет, боксовые перчатки...

Пятое и, возможно, первое, - сказал я.

Он взял котелок, лежавший рядом на сидении, аккуратно его надел (адамово яблоко заходило вверх-вниз) и затем, сияя улыбкой, резко его приподнял, приветствуя меня.

Меня зовут Зильберманн, - сказал он и протянул руку. Я пожал ее и также назвался.

Да, но это не английское, - вскричал он, хлопнув себя по колену, - это русское! Гаврит парусски? Я знал несколько разных слов... Постойте! Да! Куколка - мелкая кукла.

С минуту он молчал. Я все вертел в голове идею, которую он мне подал. Может, обратиться в частное сыскное агентство? А сам этот человечек, не будет ли он полезен?

Реба! - вскрикнул он. - Это другое. Фиш, так? и... Брат, милли брат дорогой бруддер.

Мне пришло в голову, - сказал я, - что, может быть, если я расскажу вам о безвыходном положении, в котором я...

Ну и все, - сказал он, вздохнув. - Я говорю (вновь пошел пересчет пальцев) литовский, немецкий, английский, французский (и снова остался большой палец). Русский забыл! Сразу! Целиком!

Вы не могли бы... - начал я.

Все, - сказал он. - Козаные ремешки, кошелки, записные книги, советы.

Советы, - сказал я. - Понимаете, я пытаюсь найти человека... русскую даму, которой никогда не видел и не знаю даже по имени. Я знаю только, что она какое-то время жила в Блауберге, в одном отеле.

А, хорошее место, - сказал господин Зильберманн, очень хорошее, - и в знак глубокого одобрения приспустил уголки губ. - Хорошая вода, прогулки, казино. Вы хотите, чтобы я сделал - что?

Ну, - сказал я, - мне бы хотелось сначала узнать, что вообще следует делать в подобных случаях.

Лучше всего оставить ее в покое, - быстро сказал господин Зильберманн.

Тут он прянул головою вперед, и кусты у него на лбу шевельнулись.

Забудьте ее, - сказал он. - Бросьте из головы. Это опасно и неполезно. - Он что-то смахнул с моего колена, кивнул и снова откинулся назад.

Это вас пусть не заботит, - сказал я. - Вопрос в том "как", а не "зачем".

Всякое "как" имеет свое "зачем", - сказал господин Зильберманн. - Вы найти, нашли ее фигуру, ее картину, теперь хотите найти ее саму сами? Это не любовь. Пфа! Поверхность!

Да нет, - воскликнул я, - ничего похожего. Я и малейшего представления не имею, как она выглядит. Но понимаете, мой покойный брат любил ее, и я хочу услышать ее рассказ о нем. В сущности, все очень просто.

Печально! - сказал господин Зильберманн и покачал головой.

Я хочу написать о нем книгу, - продолжал я, - и мне интересна каждая подробность его жизни.

От чего он болел? - хрипло спросил господи Зильберманн.

Сердце, - сказал я.

Сердце - это плохо. Слишком много предупреждений, много... генеральных... генеральных...

Генеральных репетиций смерти. Да.

Да. И старый?

Тридцать шесть. Он писал книги, под фамилией своей матери. Найт. Себастьян Найт.