Николай Наседкин: Асфиксия

- Доигрался? - жестоко съязвила бывшая.

- Да пош-ш-шла ты!.. - устало огрызнулся Михаил Борисович, глянул затравленно снизу вверх, скривился, со слезами выдавил. - Беги, беги, закладывай!

И тут: тр-р-рл-л-лин-н-нь! тр-р-рл-л-лин-н-нь! тр-р-рл-л-лин-н-нь! звонок, совсем, как ночью: настойчивый, нахрапистый, нетерпеливый. Михаил Борисович вскочил в испуге со стула, схватил Любу за руку, сдавленно вскрикнул:

- Не открывай!

Но тут же сам понял несуразность, позорность своего порыва - обмяк. Люба пошла, открыла. Мужские голоса. Вскоре бывшая требовательно крикнула-позвала:

- Михаил, ну где ты там? Иди сюда!

Вот гадина! На гриппозных ногах пошёл. Обидно, что хмель куда-то совсем испарился-улетучился - а ведь даже сто граммов водки для куражу к пиву подмешал...

В прихожей громоздились два мента - капитан и старлей. В упор на него уставились. Михаил Борисович машинально руки за крестец завёл - думал, что и спрашивать ни о чём уже не будут. Однако ж капитан спросил и довольно вежливо:

- А вы тоже ничего не слышали ночью подозрительного в коридоре?

Второй уточнил:

- Звонки в двери? Голоса? Шум драки?

- Не-е-ет... - не совсем уверенно протянул Михаил Борисович, смутно понимая: что-то всё идёт не так, не по сценарию. Глянул на Любу, твёрже повторил: - Ничего. Мы ничего ночью не слышали... Спали. У нас днём здесь ходят по коридору, шумят... А ночью, обычно, спокойно... Правда, правда! Днём бомжи всякие...

Михаил Борисович чувствовал, что надо бы остановиться. И - не мог. Люба встряла:

- Извините, но ничем помочь вам не можем. Ни-че-го не слышали.

- Ну, коли так... - скривился капитан, кивнул напарнику. - Ладно, пошли дальше.

Когда дверь за ними закрылась, Михаил Борисович несколько мгновений смотрел на Любу во все глаза и вдруг неловко раздвинул-распахнул руки, ещё не надеясь вполне. Но жена качнулась навстречу, припала к нему, стукнула кулачком по груди, раз, другой - бессильно, от отчаяния:

- Дурак! Мучитель! Идиот! - подняла заплаканное лицо. - Ну, вечно ты во всякие истории попадаешь!

В голосе её было столько уже подзабытой нежности. Михаил Борисович понял, что и сам вот-вот захнычет-рассиропится, судорожно прижал Любу к себе, застыл, вдыхая запах её волос, так знакомо пахнувших яблочным цветом.

- Что же делать? Люба, что же нам делать?!

- Ничего, ничего, всё обойдётся! - Люба успокаивала его как маленького. - Никто не видел. Ты не виноват... Ты не виноват, Миша! Так получилось... У него, оказывается, девчонка на седьмом этаже живёт - он просто этажом ошибся. Значит, судьба у него такая... Да и - был бы нормальный! Он, говорят, алкаш уже и наркоман... Он, рассказывают, уже убил кого-то... Это же бандитский выродок!..

Михаил Борисович почти уже не слушал лепет жены. Он всё сильнее, всё жарче сжимал её, подзабыто шарил руками по спине, с упоением ощущая, как под ладонями знакомо и податливо изгибается её всё ещё молодое тело. Он начал, задыхаясь, целовать её в ложбинку груди, в шею, нашёл наконец губы - припал жадно, ненасытно, как припадает к кислородной подушке задыхающийся от удушья человек...

- Люба!.. Любушка!.. Милая!.. - успевал пристанывать он, на мгновение прерывая поцелуи. - Не важно! Ничего не важно! Ты и я! Будем жить! Всё будет, как прежде!..

Он увлёк её в комнату. Нетерпеливо, словно молодожёны, они раскинули-разложили диван-кровать, суетливо разделись, помогая друг другу, бросились в постель...

Уже под утро в голове совершенно обессиленного Михаила Борисовича, в тот момент, когда он вслед за женой, уснувшей на его руке с блаженной улыбкой на распухших губах, собрался погрузиться в сладкий сон-отдых, мерцнула довольно кощунственная мысль: "Если для этого надо было убить, что ж..."

Он никогда не думал (или забыл), что счастье может быть таким острым, таким пьянящим, таким всепоглощающим.

А сколько его впереди!!!

4

Он так и уснул, улыбаясь.

И, конечно, не знал, не предвидел (не дано человеку знать свою судьбу!), что на следующий день, когда Люба после загса и церкви решит пробежаться по магазинам, а он прямиком отправится домой, готовить семейно-праздничный обед, - припрётся Виктор Дьяченко, ближайший сосед из 95-й. Заглянет просто как бы по привычке, тридцатник на похмелье перехватить, а потом к разговору, заглядывая проникновенно в самоё душу, и выдаст: мол, не спалось ему позавчера, в ночь на третье, вот и увидал случайно в глазок, как Михаил Борисович какого-то пьяного хмыря тащит по коридору...

И почувствует Михаил Борисович себя так, словно накинули ему на шею петлю-удавочку, и стало ему трудно, совсем невозможно дышать...