Николай Наседкин: Казнить нельзя помиловать

Однажды в Нахаловку приехал сам первый секретарь райкома комсомола Анатолий Быков. С ним нагрянули корреспондент "Комсомольского вымпела" и колхозный вожак молодежи. Вожак шепнул Вале, что первый - страстный рыбак и надо-де устроить рыбалку с ночевкой.

- Это - наш вопрос! - с готовностью встрепенулся Валя.

В километре от деревне на берегу Синявки он давно уже оборудовал настоящий лагерь с добротным вигвамом, покрытым толем, рядом торчали стол и стулья из пней, сделал он и мостки для выуживания рыбы. А уж снастей каких только не имелось у Вали Фирсова!

Уже поздно вечером они кейфовали вокруг костерка. Все, кроме хозяина, запьянели от "фирсовки" и густой божественной ухи. Колхозный вожак молодежи уже вырубился и слегка похрапывал, очкарик корреспондент из "Вымпела", в узеньких модных брючках и кедах на босу ногу, клевал носом в колени. Быков тоже крепко выпил и, сбросив свою раннюю сановность, совсем несолидно то и дело вскакивал и бежал к садку взглянуть на увесистую щуку, выловленную им на вечерней зорьке.

- Слушай, Валентин, - вдруг встревоженно спросил он Фирсова, когда тот в очередной раз лишь пригубил, - чего это ты скромничаешь? Пей, я разрешаю!

- Да что-то не хочется, честное комсомольское, - начал оправдываться Валя. - Да и обещал вон ему, - кивнул Фирсов на журналиста, - заметку к утру написать. Как мы к Ленинскому зачету готовимся. Сейчас вот вас положу отдыхать и сяду сочинять.

- Ну-ну... - протянул первый, внимательно и как-то трезво взглянув на Валю Фирсова. Валя потом несколько дней тревожился: что означал сей пристальный взгляд? Не рассердился ли секретарь?

Оказывается - нет. Наоборот, он стал частенько наезжать в Нахаловку.

А вскоре, через годок, Валя Фирсов уже жил на квартире в райцентре, служил инструктором райкома комсомола и учился в вечерней школе. Притом, учился всерьез, кляня себя за былую лень, урывая время от сна, вгрызался, словно отбойный молоток, в гранит науки. Тогда у него уже отчеканились окончательно правила жизни, которые, он верил, помогут ему выбиться из грязи в князи. Правила эти в сжатом виде сводились к простейшей формуле: не пить, иметь вузовский диплом и быть всегда почтительным со старшими по службе.

Причем, самой гениальной частью триединства была, конечно же, первая. Во время повального и повсеместного пьянства Валя сумел увидеть и предугадать, что рано или поздно начнется широкая кампания борьбы с "зеленым змием" - этим эвфемизмом любил Валя обзывать пьянящие напитки в своих заметульках (он, с легкой руки очкарика-стиляги из "Комсомольского вымпела", начал пописывать в молодежку и в районную газету). Да и в те брежние застольные времена, как он прозорливо подметил, начальство как бы само ни упивалось, а в подчиненных больше любило почему-то трезвость. Вот и решил Валя Фирсов сразу и на всю оставшуюся жизнь: всегда пить меньше начальства, с подчиненными (когда они будут) не пить вовсе, всячески и везде подчеркивать свою трезвость.

Это его правило - не пить, учиться и угодничать - стало своеобразным маслом в двигателе его судьбы. Он выслужился в армии до старшины, протиснулся там в партию, после увольнения в запас заделался литсотрудником в районной газете и, наконец, с очередной попытки, вооруженный отличными характеристиками, поступил в пединститут.

Мать его преставилась, когда он служил в армии, отец вышел на пенсию и числился в это время сторожем на ферме. Здоровье его от "фирсовки" покачнулось, характер еще больше скукожился, скупость его разрослась, словно раковая опухоль, и предопределила житье-бытье Валентина в студенческие годы. Стипендии он не получил по причине сплошных "удов" в зачетке, Василий Соломонович дозволял ему набивать в рюкзак продукты натурой, и то больше овощ - картоху да лук, а деньгами выдавал на месяц четвертной с пребольшущим скрипом. Валя, правда, не роптал: во-первых, трепетал отца еще с младых ногтей, а во-вторых ждал своего часа - он был единственным наследником, а у папани скоплено грoшей фантастическое, по его, Вали, меркам, количество.

Примечательной чертой в натуре Валентина Васильевича Фирсова была та, что он умел цепко приглядываться к окружающим людям и очень точно определять, кому живется лучше и как они этого добиваются. Очень скоро он просчитал, что лучше и сытнее живут те студиозусы, которые заимели "мамок". Мамкой на студенческом жаргоне называлась женщина, имеющая жилье и страстное желание подкармливать какого-нибудь бедного студента. Само собой, не за спасибо. Мамки, как правило, лучшие свои годы уже прожили, невинность давно потеряли и теперь питали последние надежды устроить свою личную жизнь, прикормив голодного и ярого до плотской любви питомца альма-матер.