неизвестен Автор: Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

- Когда вы встретились снова?

- Три года спустя. Но Горбачева не помнила моей фамилии. Директор сменился и спросить было некого. Словом, нашли меня с трудом...

- Раиса Максимовна любила хорошо одеваться?

- Нет, это не было стремление хорошо одеваться. Как супруга главы государства Раиса Максимовна должна была носить одежду, сшитую в своей стране, и она заказывала нам только то, что ей было нужно по протоколу. Ничего для дома, для семьи - только это! На примерки приходила очень просто одетая - в каких-то милых трикотажных кофточках, юбках. В трикотаже приятнее жить.

- Где происходили примерки? В Доме моделей?

- Вначале - да, в кабинете директора. Но Раису Максимовну, видимо, смущало присутствие других. За нами заезжали, брали вещи и отвозили к ним на дачу. При ней не было никаких телохранителей. Мы были одни и спокойно работали...

- Как вам платили - через Дом моделей?

- Нет. Нам положено было шить какое-то количество моделей в месяц - мы и шили. Никто и ничего нам не доплачивал - это входило в наши обязанности. Я не получала самую большую зарплату, но мне и в голову не приходило говорить о том, чтобы мне ее повысили. Я не меркантильный человек.

- А для какого случая вы сделали ей первую вещь?

- Это была официальная поездка Горбачевых в Англию, первая встреча с Маргарет Тэтчер. Мне потом показывали фотографии. На официальных приемах Раиса Максимовна была в этом костюме - синем в белую полосочку. Но мы с ним намучились: ткань сильно села во время работы.

- Кто потом оценивал вашу работу? Кто-нибудь фотографировал, анализировал, собирал отклики в прессе?

- Обычно человек, который сопровождал Горбачевых в зарубежных поездках, возвращаясь, говорил мне: "Тамара, все было замечательно". Коллеги всегда смотрели телерепортажи. Сама я очень страдала, когда видела по телевидению свои вещи. И думала, хорошо ли я этому человеку сделала... Я не очень уверена в себе. Эта неуверенность создавала мне большой дискомфорт, я пребывала в постоянном напряжении.

- У вас большой профессиональный опыт. Когда вы стали работать в Доме моделей?

- Я долго шла к этому. Я часто вспоминаю детство - бабушку и дедушку. Моя бабушка была удивительная женщина. Она родила семь человек. А дедушка работал на ткацкой фабрике в Карабаново, в красильне - он был колористом. Мы ездили к ним отдыхать, собиралось много внуков. Бабушка была женщиной совершенно другого века. Она любила шить, вела большое хозяйство, вставала очень рано. <...> Соседи часто приходили к ней с просьбами: Ольга Петровна, свадьба, платье надо. Она не могла отказать... Я закончила техникум, работала в Институте шелка, потом окончила Текстильный институт. Родилась дочка, я два года сидела с ней. Устроилась в ателье. Потом меня взяли в какое-то конструкторское бюро - на детскую одежду. Но детская одежда меня мало интересовала, и я ушла к Алле Александровне Левашковой, чтобы моделировать одежду для взрослых. Когда в ОДМО открылся экспериментальный цех, меня пригласили туда работать. Вначале мне было легко: тогда все мы находились под влиянием Куррежа, это было время коротких, почти детских пальто - моя тема. Мне потребовалось много времени, чтобы стать художником взрослой одежды. Это оказалось совсем непросто.

- Вы считались с модой?

- У нас было так мало информации о том, что происходит в Париже, что происходит в мире... А в тех немногочисленных журналах, которые мы получали в Доме моделей, были в основном шикарные вечерние туалеты.

- Вы получали какие-либо награды?

- Ну что вы! Я не относилась к категории лиц, которых награждают, посылают за границу. Мы жили в такой стране...

- Хотелось ли вам когда-нибудь крикнуть: "Это сделала я, посмотрите"?

- Я? Нет. Ну, во-первых, в нашей стране художник моды всегда был без имени. Это сшили "мы".

"L'Officiel", март 2000 г.

Лариса РОВНЯНСКАЯ

Оптимистическая трагедия, или "Русская сенсация"

Смерть ребенка (не обязательно твоего собственного, вообще - ребенка) вызывает, помимо скорби, сильнейший комплекс вины. Значит, мы, взрослые, что-то не так делаем, если не смогли уберечь маленького. А он ведь на нас полагался. Мы большие, мы сильные, мы все можем. Для людей сторонних - это горькие, но все же умозрительные рассуждения. Для врачей - непритупляющаяся боль. Слышала, что тем из них, кто потерял маленького пациента, дают дня три-четыре, чтобы прийти в себя.

Я могу представить их руки. Когда они обследуют, делают операции. Я не могу представить их глаза, когда дети уходят. Не из больницы. Из жизни. Я не могу представить, какие слова они находят для обреченных и их близких. Какую правду выбирают - "дозированную", "отсроченную", - если правда в принципе одна?