Леонид Нетребо - Икебана

...Как водится, каждый из мужчин должен был, хотя бы символически, поработать лопатой - дань уважения покойнице и ее близким. Борис, взяв лопату, решил кидать землю до конца, ему не трудно. К тому же, повторение нехитрого цикла - удар острием во влажную рыхлую кучу, подъем с напряжением всего тела, бросок в сырой прямоугольный зев, облегчение - удивительным образом уводило его от ощущения законченности того, что происходит. Вспоминалась живая Светка, совместное школьное десятилетие. Были периоды, когда она даже нравилась ему... Но он был так в себе неуверен всегда. Да что он! - к ней и не такие подойти боялись. Она была как звезда, как мечта. А что, действительно, будь он немного посмелее, возможно они подружились бы. Если бы, конечно, она могла тогда знать, что ее самообережение от таких вот, как Борис, простых, но добрых парней, ожидание "алых парусов" - напрасно, напрасно... Светка дождалась бы его из армии... Нет, наверное, это всегда так кажется, когда что-то безвозвратно уходит. Это от скорби, от жалости... А собственно, почему это должно быть непременно так? Ах, если бы она осталась жить, если бы все вернуть на несколько лет назад! Он бы никому ее не отдал - ни практиканту-историку, ни этому... который стал ее мужем...

Сам Борис после школы поступал в институт. Конкретной цели не было, из школьных наклонностей - только рисование (единственная пятерка в аттестате), что, естественно, серьезным достижением не считалось. Попытка была без особой уверенности, может быть поэтому оказалась неуспешной. Ушел в армию. Пока служил, надеялся, что получит высшее образование после службы. Однако не хватило духу. Пошел туда, где уже терлась добрая половина бывших одноклассников, в автобазу. Родители присматривали невесту, но Борис медлил с женитьбой. Приходил домой, ужинал, читал, телевизор почти не смотрел. Пробовал рисовать. Возил в кабине своего грузовика блокнот. Те, кто смотрел его рисунки, замечали: ну почти так, да не так, с завихрениями. Другие говорили, как некогда учитель рисования, что у него не фотографическая, а образная память, советовали серьезно заниматься, учиться живописи. Борис иногда загорался, но в результате любая вспышка заканчивалась тем, что он махал на советы рукой - кому это нужно! Все кругом жили без всяких "образов". А чем он лучше. И так, как ни старается быть как все, - белая ворона... Чья-то ладонь крепко вцепились в черенок лопаты. Борис не сразу понял, в чем дело.

- Отдай!... Поработал, дай другим. - Молодая женщина с уверенной улыбкой отбирала у него лопату.

Борис преодолевая сопротивление с трудом закончил бросок, нахальная рука отпустила, но как только лопата готова была вновь вонзится в кучу земли, уже две маленькие чужие ладони крепко вцепились в черенок. Не драться же. Борис отступил. Удивленный, стал наблюдать за женщиной сзади. Та резво работала отобранной лопатой, быстро перебирая длинными загорелыми жилистыми ногами, уходящими узкими бедрами под короткое тесное платье.

Борис, выходя из печального самосозерцания, откуда его с такой живой решимостью изъяли, быстро понял, что женщина, словно упавшая с неба, являлась инородным телом в этом знойном полудне, насыщенном кладбищенской мнимостью и усталой скорбью хоронивших. Она выделялась не только тем, что была единственной женщиной с лопатой, и тем, что ее одежда отличалась несезонностью: вместо летнего и, согласно случаю, однотонного сарафана, шерстяное светло-голубое платье с огромным кричащим рисунком - яркий букет цветов во всю спину и два больших иероглифа из золотых клинышков-мечей. Весь вид ее выражал не растерянность, отрешенность или хотя бы показную вежливую грусть, а хищное торжество - внезапно подвернувшуюся удачу, навар.

Оглядевшись, Борис заметил рядом еще несколько подобных женщин, правда, более потрепанных, с почти радостными лицами. Они подносили обыкновенную воду в бутылках, ловко наливали в пластмассовые стаканы всхлипывающим родственницам и вежливо скулящим подругам покойной. Забирали опорожненную посуду, убегали куда-то, быстро появлялись снова с полными бутылками. Борис понял: делали они все это так, чтобы их запомнили. Естественно, что когда процессия тронулась к автобусам, добровольные помощницы были вместе со всеми. К ним присоединились несколько кладбищенских нищих, обычно сидящих у входа, вдруг ставших довольно зрячими и "ходячими". Впереди были поминки, а значит, сытная кормежка.

За длинным поминочным столом Борис снова был неприятно поражен: ему предстояло разделить грустный стол с той самой незнакомкой в шерстяном платье. Она села напротив. С тем же японским букетом но уже на маленькой высокой груди. Борис не знал, как ее мысленно окрестить. Его художественное мышление смоделировало рисунок-образ: хищная землекопша, вид сзади. Целеустремленное вгрызание в землю - крот! Рядом с... женщиной (злобной, возмущенной решимости Бориса хватило лишь на секунду), по обе руки, расположились две одинаковые чумазые белобрысые девочки лет четырех-пяти. Женщина-Икебана (новое имя, данное Борисом, ввиду иноземности и абсолютной "невинности", еще не успело наполнится отрицательным содержанием) с аппетитом уминала угощенье, до конца выпив только первую рюмку. Не забывала про детей, неизменно добиваясь, чтобы они до "последней капельки и кусочка" поглощали свои взрослые порции. Когда одна из дочерей закапризничала, "Икебана" сделала ей замечание: "Не порть маме настроения! Вот как ты меня любишь?" Она раскраснелась, раздобрела, казалось, еще немного, и запоет. Борис подумал: вот бы Светке при жизни немного от этой женщины. Подумал и удивился...