Николай Никитин: О Есенине

Быть может, и этот роман был одной из его ошибок. Быть может, он приезжал в "Англетер", чтобы еще раз проверить себя, что кроется под этой и н о й р а д о с т ь ю, о которой он пишет... Во всяком случае, я верю в то, что эта глава из жизни Есенина совсем не так случайна и мелка, как многие об этом думали и еще думают.

* * *

О его стиле. Слушая большинство есенинских стихов в его чтении, я часто говорил себе: "Какая лапидарность..." А некоторые поэты шептали тогда, что все эти стихи только цыганщина. Между прочим, Есенин сам виноват в этой молве. О ряде своих стихов еще в "Анне Снегиной" он сказал, что они "по чувству - цыганская грусть". Но ведь он понимал это по-блоковски. Конечно, он шел за Блоком. Я скажу лишь одно: когда еще бурлили акмеистические, символистские, имажинистские, конструктивистские и прочие "страсти", он уже перешагнул через них, а также через свою "цыганскую грусть", как через лужу. Он стал писать как большой русский поэт, идущий от классических традиций. И в то же время был оригинален. Но ему был близок строй классической русской поэзии.

Классическая форма

Умерла.

Но ныне, в век наш

Величавый,

Я вновь ей вздернул

Удила.

Под этими безукоризненными строками мог бы подписаться Пушкин. Прошу понять это как метафору. Может быть, кое-кому покажется, что я Есенина слишком возвеличиваю. Может быть... Это все-таки лучше, чем преуменьшать его значение. Его стихи прожили почти полвека. Надеюсь, и в следующие 50 лет не умрут.

Мне часто вспоминается его драматический эпос. До сих пор не могу забыть "Пугачева". Монологи Емельяна Пугачева и "уральского разбойника" Хлопуши, сочащиеся кровью, страстью, когда-нибудь люди услышат с подмостков какого-нибудь театра. И это будет подлинно народный и романтический театр. Именно он таится в этой крестьянской и поистине революционной драме. Пусть в ней, как кто-то говорил, "мало истории". Но ведь и у Шиллера и Шекспира ее было немного. Предвижу возражения, что поставить ее очень трудно. Да, нелегко. Но легкого пути не знает настоящее искусство. Когда я читаю очерк Горького о Есенине, именно о том, как Есенин "подавал" Пугачева, мне думается, я не одинок в своих ощущениях. Есенин действительно так читал эту драму, что она была видна и без декораций, без актеров, без театральных эффектов.

Мне помнится, как в 20-е годы, после смерти Есенина, В. Я. Софронов* пробовал работать над материалом этой драмы. Это были еще робкие попытки, но и тогда уже они были значительны. И мне чувствовалось, эта драма - не только для чтения...

_______________

* Народный артист СССР, умер в 1960 г.

* * *

Вечером в конце ноября 1925 года в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонил Есенин. Он говорил о встрече.

- Приходи сейчас, если можешь...

Я не мог.

Несколько позже, но в этот же вечер он ждал меня у Садофьева.

Когда я пришел, гости отужинали, шел какой-то свой спор, и Есенин не принимал в нем участия. Что-то очень одинокое сказывалось в той позе, с какой он сидел за столом, как крутил бахрому скатерти. Я подсел к нему. Он улыбнулся.

- Я только что, совсем недавно кончил "Черного человека"... Послушай.

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен!

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль . . . . . . . . . . . . . .

Уже этим началом он сжал мне душу, точно в кулак. Почему-то сразу вспомнился "Реквием" Моцарта. Я не могу сейчас воспроизвести весь наш разговор точно. Помню, что Есенин шутил и был доволен, что проверил поэму еще на одном слушателе. На следующий день мы решили снова встретиться. Он обещал приехать ко мне к обеду. Но я его так и не дождался. Мне сказали, что он уехал в Москву, будто сорвался.

Прошел почти месяц. Помню, как в рождественский сочельник (тогда праздновали рождество) кто-то мне позвонил, спрашивая - не у меня ли Есенин, ведь он приехал... Я ответил, что не знаю о его приезде. После этого два дня звонили, а я искал его, где только мог. Мне и в голову не пришло, что он будет прятаться в злосчастном "Англетере". Рано утром на третий день праздника из "Англетера" позвонил Садофьев. Все стало ясно. Я поехал в гостиницу.

Санитары уже выносили из номера тело Есенина. Вечером гроб с телом стоял в Союзе писателей на Фонтанке. Еще позднее дроги повезли Есенина на Московский вокзал. Падал снег. Толпа была немногочисленной. Еще меньше было народа на железнодорожной платформе возле товарного вагона. Вот все, что я помню... Нет, еще два слова.

Через некоторое время пошли разговоры, статьи: кто виноват в происшедшем? Поздно было искать, когда уже все случилось. Стихи Есенина и его жизнь не раз могли внушить тревогу, но почему-то все это воспринималось лишь в поэтическом аспекте. Справедливее всех написал А. В. Луначарский: "Все мы виноваты более или менее, надо было крепко биться за него..."