С приездом Угря в станице действительно появилась калмыцкая сотня, несколько полосатых будок на улицах и десятка полтора новых полицейских чинов. Старые как-то особенно быстро были раскассированы. Сам Угорь старался показать себя человеком как бы вольномысленным и на всех станичных сборах давал самые широкие обещания насчет земли, чем вызвал у казаков шумные овации, о которых сам же неукоснительно сообщал в областные ведомости; но условием будущей земельной прирезки он ставил немедленную выдачу агитаторов.
Исподволь, как бы с прохладцей, начались репрессии.
Сперва приял крест возмездия о. Евлампий Диалектов: его перевели в захолустный приход — на хутор Плясучий. Оттуда злополучный иерей писал приятелям, что собирается в университет, ибо начато уже дело о лишении его сана. Вторым потерпевшим, к удивлению всех, оказался бакалейщик Илья Воскобойников, у которого при обыске нашли несколько экземпляров какой-то брошюры. Воскобойникова арестовали. Следующая очередь оказалась за Лапиным.
Как-то в конце августа заглянул к нему Непорожнев. Пришел он поздно, вошел как-то таинственно, озираясь и со странными ужимками, точно представлял кого-то. Потирая руки и неестественным голосом произнося ненужные извинения, сообщил, что пришел насчет своей поясницы. Пахло от него вином, и в глазах заметно блестела пьяная влага.
— Ну что за извинения, Тарас Григорьич! Садитесь! — сказал Лапин, морщась. Ему был неприятен поздний, странный визит, но делать было нечего. «Еще водки попросит», — подумал он с досадой.
Непорожнев сел осторожно, точно опасаясь упасть, и нетвердым, каким-то манерным голосом повторил:
— Да-с… насчет поясницы. Ну-с… а главное — повидать вас, мой милый Андрей Петрович! Вы меня простите, мой дорогой… я, может, не вовремя?..
— Бросьте вы извиняться, Тарас Григорьич! Ну, рассказывайте, как живете?
— А прекрасно. Служу. И могу сказать: успешно служу. Вот пришел вам похвастаться. Генерал Угорь… вы знаете его?
— Как же!
— Прекрасный генерал, чудо — не коленкор! «Я, — говорит, — тебя на два аршина под землей вижу: ты общество в руках можешь держать, мне такие люди нужны…» Все переменил: Чертихина — и то признал либералом, Авдюшкин даже закачался на своем посту, а я… укрепился. Вот какой это генерал!..
— Ну, поздравляю вас, — холодно, почти враждебно произнес Лапин.
— Позвольте. Не все. Потом поздравите. Не все… сулил земли нам. Серяковский юрт, потомственный…
— Не может быть, — равнодушно возразил доктор.
— Сам своей собственной губой брехал! — горячо воскликнул атаман, постукивая себя большим пальцем в грудь. «Вы, — говорит, — старички, в случае чего — прямо ко мне! Всякую нужду ко мне, и больше никуда! Чтобы я знал, кому и чего…» — «Да вот землицы бы нам, ваше п-ство!» — сейчас ему ораторы наши.
Непорожнев, изображая ораторов, говорил в нос, с особым, вульгарно-простодушным выражением.
— «Пишите! Составляйте приговор, обозначьте, какую землю и где желаете получить?» — «Да нам бы вот, ваше п-ство, у Серякова бы — куда лучше! И под руками… А земли у него невпроворот..» — «П-пишите и представляйте! А я направлю… я-я направлю! Я в своем округе сколько приговоров направил! Уезжал оттуда, — даже арестанты жалковали — образ мне поднесли!» — «Вот еще насчет жеребцов бы… тяжело нам с ними…» — «Что же, пишите и насчет жеребцов. Направлю, все направлю! Ничего, пишите. Только чтобы соймищ у вас не собиралось. Агитаторов этих разных хватайте и ко мне представляйте. А я уж сумею с ними поступить…»
— Что же, это недурно.
— Куда лучше! Мы — на другой же день ему приговорец, а через неделю уж и обратно получили — с надписью: «Впредь мне таких приговоров не представлять!..»
Непорожнев остановился, посмотрел на Лапина смеющимися глазами и с особенным выражением прибавил:
— А ведь качали! Положим, инструкции заранее были. Как кончил речь, так мне сейчас — этак потихоньку: «Атаман, ура…» Ну, я шапкой махнул: «Ура, господа! качать его п-ство». Прогремели ура, покачали, десятку на пропой выкинул. Это ли не начальник?.. Николая Ефимыча, старика одного, в маковку поцеловал. И сейчас, бедняк, как вспомнит, так и зальется слезами, «Сроду, — говорит, — меня ни один генерал не целовал… И не думал, а вот привел Господь дожить…» До слез рад…
Непорожнев покрутил головой и даже замычал. Трудно было разобрать, смеется он или боль сердечную хочет выразить этими звуками.
— Плохо живется, Андрей Петрович! — воскликнул он неожиданно переменившимся, совсем другим голосом, трезвым, искренним и горьким. — Тошно… Годов десять водки и в рот не брал, теперь — пью: душа горит… вертит вокруг сердца… душно в собственной рубахе… И всего обиднее за эту пихру, за наш народ! Не стоют они, сукины дети, ни гроша! Никакой твердости, никакого понятия… Горит душа: Боже мой, что было и что стало!.. Вспомнил и… и вот пришел к вам… под секретом, разумеется. Первым долгом — взглянуть, как вы тут… А во-вторых, сказать: на этих днях обыск у вас будет… верно!.. Я уж знаю. Так вы… того… Книжечки, какие получше, я у вас уж заберу… да…
Читать дальше