В открытое окно забегал порой бурлящий говор и смех, — молодежь бродила по улицам. Теперь она безвозбранно завладела и запретной частью слободы: была добыта свобода — не борьбой, правда, а благоприятным случаем, но… не все ли равно?..
В восемь утра пришел неожиданно доктор Арвед Германыч. Для обычного его визита было это рановато. Значит, какая-то важная миссия. Арвед Германыч сел, — пили чай на террасе, — вынул окурок сигары, закурил. Несколько минут молчал, устремив белые, замороженные глаза в одну точку, — как всегда делал, — сопел носом и размеренно чмокал губами, точно снилось ему что-то сладкое.
Вытаращенными глазенками глядели на него с другого конца стола Маруська и Зинка, — всегда они с изумлением и страхом рассматривали доктора. Таня старательно пряталась за самовар, — ее при виде «старого дорпатского» одолевал неудержимый смех.
Арвед Германыч размешал сахар в стакане, хлебнул, чмокнул губами и, встретив широкий, неморгающий взгляд Зинки, осклабился, выставив желтые лошадиные зубы. Крякнул, как селезень — хрипло и коротко, — и поднял указательный палец. Потом медленно пригнул его и чмокнул губами. Худое, костлявое лицо его сморщилось: вот-вот чихнет…
Таня фыркнула. Маруська нырнула лицом в плечо, потом сползла под стол. А Зинка испуганно уткнулась в колени к матери. Арвед Германыч тихонько захныкал — рассмеялся. И осторожно тронул за рукав Максима Семеныча:
— Н-ню… та, фот именно… ходите немножко со мной… Они встали из-за стола, прошли в кабинет.
— Н-ню… фот именно… я — от нашего почтенный пристаф — герр Пол-тиш-копф… — «Ходите к доктор Карпоф — извиняйть от меня… фот именно… ночной казус»…
Максим Семеныч догадался, что доктор явился не в качестве секунданта, а парламентером, и сказал:
— Да вы, старый дорпатский, небось уж пистолеты изготовили!
— О-о!.. — Доктор весело захныкал, оскалив лошадиные зубы.
— Я претензий по поводу ночного казуса не имею, — скажите Болтышкову. Да лучше бы он сам завернул… чайку бы попили… по старинке…
Арвед Германыч радостно воскликнул:
— Фот именно… та! сам! Так именно и есть: он ожидает на плац… там… у столбунцов… Можно?
— Конечно…
Доктор с неожиданным для него проворством боком заковылял на крыльцо. По пути зацепил и повалил в коридоре пустое ведро, ахнул, но, не останавливаясь, устремился вперед.
— Мама?.. пош-но… пош-но… — передразнила, блестя глазенками. Маруська. Нырнула лицом к плечу, пырскнула и рассыпалась тонко-звенящим смехом.
— Цыть! — погрозился Максим Семеныч. Но и Зинка завизжала от радости, затряслась от смеха Таня.
А доктор, стоя на крыльце, делал те самые знаки, как давеча Зинке: не спеша поднимал и пригибал указательный палец. У колодца, на пустой площади, между столбов, на которых укреплен был барабан и рычаг, в деловой, слегка созерцательной позе стоял пристав.
— Э-э… псьт!.. — шипел и чмокал доктор, — ходите немножко сюда!..
В раскрытую половинку двери Максим Семеныч с удовольствием увидел, как Мордальон торопливо одернул полы тужурки, подобрался и торопливым шагом направился к крыльцу. Охватило легкое волнение: что сказать? что ответить? побить великодушием?
Таня выпроводила Маруську с Зинкой за двери в палисадник, сама вышла в переднюю. Мордальон с удрученно-скорбным лицом робко вошел и остановился у порога. Он держал руки по швам и стоял вытянувшись, как перед самым большим начальством. На толстом, разъехавшемся книзу лице выражение вины и удрученности было смешно и горестно. Слышно было, как фыркнула Таня в передней. Максим Семеныч покраснел и захлопнул дверь. Вынырнула головенка Маруськи со двора.
— Т-ты куда!? — притопнул на нее Максим Семеныч. Головенка исчезла, тонкий смех зазвенел, разбегаясь за дверью.
— Ну… та… фот именно… давайте один руки другой… и все сабывайть, — торжественно сказал доктор.
— Садитесь, Ардальон Степаныч, чего там! — смущенно проговорил Максим Семеныч, не глядя на гостей.
Мордальон продолжал стоять с видом удрученного виной человека и глухо проговорил:
— Простите меня, Максим Семеныч… По пьяному, как говорится, делу…
— Да к чему это? Неужели вы думаете, что я доносить буду, что ль? И беспокойство-то дьякону, а не мне…
— Нет, вы меня простите… Семья, кусок хлеба… С Угаркой я тогда неблагородно… Но…
— Да бросьте! Садитесь. Пошлю сейчас Аксютку за дьяконом и… предадим все забвению…
— Вот именно… та! Лупить друг друга — это корошо! — воскликнул Арвед Германыч, — лупи своего близкого, как сам себя… Лупофь… — вот именно… и мир… та-а…
Читать дальше