Федор Крюков - Над обрывом. Очерки и статьи последних лет жизни - 1917–1919

Вот Крюковские представления о среднем российском солдате прежнего времени: это мужик, объединенный твердым, «почти религиозн[ым] сознании[ем] долга, носивший тоску в сердце по родному углу». Таким бы и сейчас, конечно, хотелось видеть ему соотечественника. Но это, к сожалению, невозвратно утрачено. Мешает прочно приставшая ко всем без исключения согражданам — интеллигентам ли, мужикам, солдатам — «шелуха чужих слов и чужих мыслей»… Крюков искренне страдает от того, что чувство национальной гордости затаптывается в грязь, разменивается на восхищение подвигами разных дезертиров, шулеров, спекулянтов, шкурников, самогонщиков.

Еще более длительным оказывается перерыв перед следующим по очереди из опубликованных очерков («В углу») — более полугода. Очерк выходит только в апреле 1918 г. в московской газете «Свобода России» (и эту газету вскоре закроют, через 3 месяца, в начале июля). Чем занят Крюков в промежутке с октября по апрель? Сведений об этом пока нет или они недостоверны. Автор снова как будто пребывает в отстранении, забравшись, или окончательно обосновавшись в своем тихом углу, «в закоулке» — как всегда, подчеркнуто не у дел, однако пишет и публикуется для столичного читателя. Тут он находит, наконец, точные слова для выражения своего отношения к происшедшим событиям. Всё это — беснование, «революционный гвалт и беснование», по всей стране идет «наглое», «дикое пиршество „углубленной“ революции», которое следует характеризовать не иначе как «зрелище беззаботного паскудства». И — катится «колесница торжествующего смерда» («Ответственность момента»)…

Хотя первоначально и в московской газете темы у автора прежние — спекуляции хлебом, самогоном, лесом, оголтелая жажда обогащения, демагогия мелких вождей, отсутствие совести, потеря в народе моральных и нравственных ориентиров… Здесь он вполне в духе учительно-морализаторских и несколько приевшихся российско-интеллигентских традиций. Но вот он описывает встречу своих земляков-станичников с большевиками в «подлинном, живом виде»: большинство из них оказываются просто «попугаями, повторяющими чужие слова». Так почему же именно эти чужие слова оказывались для всего огромного народа столь притягательны? — задается вопросом автор.

Поняв, что теперь уже страна несется в пропасть, что всё рушится на глазах, Крюков не может оставаться безучастным, он вынужден сам перейти к активному сопротивлению. Для этого он не просто уехал к себе на родину, на Дон, но и вошел в Войсковой Круг, местный парламент воюющего с большевиками Войска Донского, став его секретарем и взвалив на себя огромную и ответственейшую работу редактора его официального печатного органа, газеты «Донские Ведомости»… Ну, а менее чем через год, в начале 1920-го, уже при отступлении, в одной из кубанских станиц, он погиб… по одной из версий, от возвратного от тифа.

Очерк «Ползком», которым открывается наша книга, напечатан вроде бы еще ничего «не подозревающим» Крюковым (из того, что будет через несколько месяцев) в самый канун 1917 года, в рождественском номере «Русских Ведомостей», 25 декабря 1916-го. В нем описан, по-видимому, реальный эпизод из жизни: автор едет на Кавказский фронт 1-й мировой войны, проезжает родные донские места, должен переправляться через реку Медведицу…

Как можно теперь, из сегодняшнего дня, понять этот текст, в нем звучит так и не услышанное пророчество о том, что Россия — над гибельной бездной, и высказано связанное с ним упование: хоть ползком, на брюхе, хоть из последних сил, выбросив личные вещи и лишившись собственности — но доползти, по ломкому льду культуры, через разверзающийся ад революционной стихии, до родного угла, объединив усилия, сохранив во что бы то ни стало дорогие традиции старины, отстоять исконный порядок… В этом очерке мы видим мужиков, с риском для жизни самих отправляющихся в околоток, чтоб там «посечься» за потраву лугов скотиной, — это вполне в рамках, пусть смешной и нелепой, но той же российской культуры. Вот и полицейский чин, который торчит на берегу — «для опасности», чтобы предупреждать о возможном риске и предотвращать попытки неурочной переправы (хотя все равно никого не спасающий). Да и сам образ России — как гигантской рыбы с поднявшейся чешуей… (впечатление от вставших дыбом под ветром льдин на реке). И тут же — мост, снятый перед самой осенней распутицей… Как все это хорошо знакомо! Упование на порядок, который был когда-то раньше, в какое-то баснословное время, когда мост через реку должен был держать и держал «до определенного числа» некий купец… Ну, а теперь — всем заправляет уже не купец (тот все-таки боялся штрафа), а какой-то комитет, им-то бояться некого… — И вот, в результате, через три года, к началу 1920-го, стало ясно, что прежняя Россия все-таки не доползла, не выдержала, не выдулась, как говорят казаки, а — рухнула и полетела в обвал…